Блоги

По большому счету – и по задумке автора – в этом романе, на самом деле, не один, а целых два «папы». Один – врач-кардиолог, живущий на зарплату и заливающий алкоголем стресс, другой – крутой бизнесмен, который держит в узде целый город. Первый пытается воспитывать взрослого сына, который, учась на менеджера, играет то в карты, то в казино, то на тотализаторе, и в принципе презирает его поколение; второй полностью контролирует жизнь и судьбу своей дочери. Оба отца в романе «Папа» Павла Манылова, понятное дело, вышли из девяностых, и задание автора, с которым, стоит отметить, он справился превосходно – показать, чем же все-таки схожи такие разные герои. Или все-таки кардинально отличаются? По крайней мере, от штампов, которыми пришлось их описать чуть выше.

Ведь и отец пятикурсника Кости, ввязывающего в сомнительный стартап, и бизнесмен Костыльков, в чью дочь влюблен юный герой романа, по-своему несчастны. И не тем несчастьем в стиле народной поговорки о том, что горе всех уравнивает. Да, наш Семёныч, тот самый врач на «скорой» зарабатывает мало, но у него до сих пор есть мечта родом из романтической юности – горы, рыбалка, ночь у костра. А еще, из несбыточных – участие в ралли «Париж – Даккар» на камазах. Он слушает и Высоцкого, и Цоя, которые попеременно звучат в его старенькой «шестерке». Он таксует, когда в семье заканчиваются деньги, он помогает сыну в его бизнесе, в буквальном смысле подставляясь за него в финале. С женой-врачем они живут душа в душу, она понимает его, укладывая после работы спать с неизменным Чейзом в руках, хотя и приходится им общаться посредством записок на холодильнике. Смены у обоих ведь, как правило, разные. «Я на ночное. Ужин в кастрюле в холодильнике». «Люблю. Целую. Жена». «Не забудь таблетки». «Таблетки». «Люблю. Целую. Муж». «Ладно». «Не теряй. Завтра едем вместе с Костей». «А мужик-то выжил. Хорошо…» «Жарьте рыбу. Размораживается в раковине». «Не забудь отдать обувь в ремонт». «Всё сделал. Рыба вкусная».

Есть ли мечта у его антипода, водочного олигарха Костылькова, у которого государство, по сюжету, отжимает его завод? Об этом в романе мало, но, судя по тому, как остро он реагирует на недоказанные измены друзей и близких, становится ясно – счастье в «маленькой такой компании» остается для него недостижимой всю жизнь мечтой.

Друзья одного папы – это бригада «скорой помощи», делящаяся между собой во время работы яблоками. Друзья другого… О, их стоит вспомнить поименно, поскольку, во-первых, они того стоят, а во-вторых, честно говоря, таких друзей – один лишь школьный товарищ. Но какой! «Ему нужен был свой человек. Тот, для которого его слово и интересы будут превыше всего. И такой человек был только один — друг детства Игорь Клейн, ныне криминальный авторитет Моцарт. После договорённости с властью решение дальнейших вопросов было делом техники. Костыльков объявил Касиму, что уходит из-под его опеки. Взамен он компенсировал Касиму потери от прекратившихся отчислений за «крышу», предоставив эксклюзивные условия на продукцию своего завода. Тем самым он перевёл отношения с Касимом в чисто деловые. Он гарантировал, что возьмёт Моцарта на службу и прекратит все криминальные войны, оставив Касима практически без конкурентов. Оставалось самое сложное: сделать так, чтобы на это согласился Моцарт».

Но даже лучшего друга не оказывается рядом, или же он, как мерещится нашему олигарху, придает с его собственной женой. И тогда уж совсем становится ясно – жизнь-то, может быть, и сложилась, но явно похожа на готовый рассыпаться конструктор. «Впервые за много лет ему пришлось поймать такси. Красная «копейка» остановилась, когда Костыльков поднял руку. Дед в сером берете вопросительно посмотрел на него. Сан Саныч вдруг понял, что ему некуда ехать. Ни любовницы, ни конспиративной квартиры у него не было. Друзья? А кому теперь можно доверять?»

С другой стороны, именно второй, крутой папа дал ответ сыну первого. «Костя вспомнил, как представил Костылькову отца водителем, поморщился, опустил голову. — Ты думаешь, я не знаю, кто родители парня, с которым встречается моя дочь? — поднял брови Костыльков. — Дурак ты, что стыдишься. Тебе бы с отца своего брать пример, а не с друзей твоих новых». И выходит, что и карты, и стволы, и сразу два отца в романе «Папа» Павла Манылова – это не дань криминальному жанру, а единственно возможный ход для решения по-новому вечной тему «отцов и детей».

Павел Манылов. Папа. — М.: АСТ, 2023. — 384 с. — (Городская проза).

По большому счету, этот романа – не только остросюжетная история о малоизвестных событиях 70-х годов прошлого столетия, произошедшим на юге страны, где погромы и конфликты, а также беспредел местной власти приобрели неслыханные масштабы. «Срок для адвоката» Михаила Кербеля – настоящая книга жизни, из которой можно вынести немало уроков, тем более, что основана она на реальных событиях, а сам автор знает то, о чем пишет, не понаслышке.

В эпицентр упомянутых событий, попадает молодой адвокат Марк Рубин, судьбу которого ломает столкновение с жестокой обвинительной системой. Ведь мать и сестра, защищавшие молодого цыгана, сына и брата, от пьяных хулиганов, признанны оказались главными обвиняемыми, и это неудивительно для провинциального, где подобное случалось регулярно, а власть бездействовала и даже покрывала местный криминалитет. «— Марк, ты многого не знаешь. Многого! – объясняет главному герою, приехавшему защищать обвиняемую, его старый друг. - Тут такая заваруха вокруг этого дела. Бунт же был! Народ обезумел от цыганского беспредела. Приказано с самого верха «топить» цыган по полной программе! К нам каждый день поступают десятки звонков от «трудящихся» города узнать, не спускаем ли мы дело на тормозах. Народ, Марик, крови хочет! Цыганской крови!»

Далее, по сюжету, тот самый друг, по сути, подставляет Марка, и цыганка таки всучивает ему, честному и неподкупному адвокату из «золотой десятки» банальную взятку. «Пожалуйста, ну придумайте что-нибудь! — умоляюще сложив руки, Люба поедала Марка своими огромными тёмно-карими глазами. Этот взгляд привораживал, втягивал в себя, и Марк невольно подумал о гипнозе, которым многие цыганки владели в совершенстве, успевая за пятиминутный разговор раздеть любого прохожего до нитки. — Ладно. Неси деньги... — неожиданно, словно со стороны, он услышал свой и в то же время чужой голос. «Всё... Рубикон — позади», — мелькнула мысль».

В одном из интервью автор уточняет, что подобные вещи случались нередко. «В адвокатской практике 90-х и «нулевых» я столкнулся с таким количеством преступных провокаций со стороны своих процессуальных противников, - рассказывает он, - что приходилось извиваться ужом, изобретая самые невероятные способы, чтобы и помочь своим клиентам, и самому остаться целым».

В результате же подлога, случившегося с Марком Рубином последовали арест и тюрьма, в которой он столкнулся с криминальной изнанкой жизни. Тем более, что срок он отбывал не в заведении для прокуроров и адвокатов, а в обшей тюрьме и в такой же исправительной колонии. Безусловно, для работников правоохранительных органов в то время существовали специальные исправительно-трудовые колонии, в которую должен был попасть и Марк Рубин, но дело в том, что у него был «опекун», который и упек его именно в общую колонию. Ведь, проникшись искренней жалостью к своей беременной клиентке, успевшей к двадцати пяти годам схоронить двух мужей, Марк вышел за пределы своих адвокатских полномочий, написав жалобу в ЦК КП Украины и в Москву, в результате чего дело попало на контроль к самому Андропову. Комиссия ЦК, прибывшая по этой жалобе, вскрыла ряд вопиющих нарушений в работе прокуратуры области, и его карьера хоть и не рухнула, то существенно затормозилась. Вот почему прокурор области стал «опекуном» Марка, распорядившись, чтобы тот оказался сначала в камере с особо опасными преступниками, а после и в «общем» исправительно-трудовом учреждении. Даже в зоне Он продолжал «курировать» Марка и в зоне, пытаясь увеличить ему срок наказания.

Примечательно, что и тюремной камере, и в колонии герой романа вспоминает прошлую жизнь. Счастливое детство в коммуналке, школа и институт (куда он героически поступил, поскольку по негласной директиве, в юридические заведения цыган и евреев не принимали), жесткий армейский опыт. Даже предательство жены, которое, правда, благополучно разрешилось. В романе все это подано фрагментарно, не линейно и последовательно, как зачастую бывает, и подобная структура как нельзя лучше подходит для данного жанра. Поскольку напряжение, нагнетаемое «тюремными» страстями, не отпускает до самого финала, а подобные «экскурсы в прошлое» помогают и отвлечься от гнетущих событий в тюрьме, и лучше понять главного героя. Который, добавим, сумел выстоять и не сломаться, следуя и заветам отца, и своим личным принципам.

Михаил Кербель. Срок для адвоката. – М.: АСТ, 2022. — 320 с. — (Городская проза).

Новый роман Саши Кругосветова «Счастье Кандида» - это гремучая смесь стилей и ярмарка жанров, среди которых превалируют постмодернизм с фантастикой и абсурд с сатирой. На самом же деле, плутовской роман о приключениях в Петербурге 90-х и нулевых молодого и обаятельного трикстера по кличке Кент отражает все изъяны и изгибы недавних «лихих» времен. Причем, как в стремительной жизни, так и в кипящей литературе. Поэтому как жилось в ту эпоху, кто из знаменитостей стал прототипом героя, над чем будем смеяться или плакать, читая роман Кругосветова – об этом автор рассказывает в своих многочисленных интервью, а мы же попытаемся отделить любимых мух смысла от жирной котлеты сюжета.

Например, приметы быта в романе. Или литературные парафразы, словотворчество и прочие кунштюки, выдающие известного мастера книг о капитане Александре. Среди всего прочего, например, стоит упомянуть любимую ящерку Люси, с которой герой романа не расстается даже при самых сложных жизненных обстоятельствах. А они действительно сложны, и стоит сделать отступление в сторону сюжетной гастрономии. Итак, после армии наш герой поступил в институт и тут же бросил. Некоторое время работал по профессии, если это можно назвать профессией, накопил немного денег и вскоре организовал свое «Раздевалов Ltd». «Богатый, симпатичный, уверенный в себе — узнаем мы сюжетные подробности - прекрасный пол просто не давал ему проходу. Его жизнь в то время напоминала сказочный сон. Внезапно все закончилось. Его, словно птицу, срубили на лету. Бизнес отняли, мать умерла, менты все поотбивали… Несколько месяцев отсиживался в палатке недалеко от Мошкарово, и мозги его развернулись совсем в другую сторону. Может, он и восстановился как мужчина, но теперь ему ничего такого не надо — даже вспоминать противно».

Тем не менее, проведав, по сюжету, своих приятелей, королей свалки Сяву и Шплинта, устроив жилище в подвальчике, ставший, как все уже догадались, бомжем и вольным художником Кент вспомнил-таки о любви. «Я, знаешь ли, жениться решил, - сообщает он другу. - Невесты пока нет, буду искать девушку по имени Надя. Надя — это ведь Надежда. Ищу Надежду! НАДЕЖДУ! Как встречу, сразу женюсь». До этого, правда, посетив прибежище проституток на трассе, он отдает одной из них все, что у него было за миг любви – каких-то сто рублей! – обретая при этом все или почти все. Ну, и подтверждая давнюю истину из песни «Битлз» о том, что любовь нельзя купить. «Сant By Me Love», то есть. Или Кент Бабилон по-народному. Герой романа Саши Кругосветова тоже зовется Кентом, и хоть особого вавилонского нашествия персонажей в его истории особо не наблюдаются – их мирок тесен и обособлен - библейских страстей ей не занимать. Например, та же любовь к упомянутой даме, которую он называет Милфа (аббревиатура, обозначающая лучше-вам-не-знать какой вид сношений).

Или, напомним, ящерка. Возможна, конечно, перекличка с мышкой того же Бориса Виана, но все-таки мышь Соня из «Алисы» Кэрролла – в контексте общей фантасмагории романа с увеличивающимся пространством каморки Кента более актуальна. Или даже являвшаяся мастеру Даниле в образе ящерки Хозяйка Медной горы. Или сквозной мотив Пустоты – идеальной, единственной, существующей – которую все герои этого романа, на самом деле, обживают. Даже те, кто не читал автора романа о ней, (у Саши Кругосветова – Наума Плезневича (Пелевина?!) – а это даже бомжи за городом. Пустота возникает чуть ли не в каждой главе, о ней говорят в категориях, далеких от литературы, ее в этой книге холят и лелеют, кличут на разные лады, и она возникает – то в «Черновике Пустоты» упомянутого Плезневича (как в «Черновике чувств» Аркадия Белинкова), то в «Пустоте Зазеркалья» (как в «Алисе в Зазеркалье» Кэрролла) – в различных житейских форматах бытия.

Ну, и нельзя не упомянуть еще одного колоритного персонажа - Шародея, в котором узнается известный композитор, затворник и мудрец Олег Каравайчук. «К слову сказать, музыкант он был отменный. - Карнавалов — когда-то это имя гремело и собирало полные залы. Импровизировал самозабвенно, играл темпераментно, а его узловатые пальцы отличались такой силой, что клавиши иной раз не выдерживали и ломались во время выступлений». В романе он играет с ведром на голове, а в жизни, бывало, надевал, музицируя, мешок. «Никанор Аристархович — это, как вы поняли, и есть Шародей, - поясняют в романе. - Никанор Аристархович Карнавалов. Кто он такой? Местная достопримечательность. Живет в щитовом домике на краю леса. И Кенту он предложил пожить в палаточке — хоть и в лесу, а все равно рядом. Мама Шародея, когда-то известная поэтесса Зоя Богохвалова-Тропарь, получила в свое время ключи от этой продуваемой всеми ветрами халупы от председателя «СоюзаПИС», самого Валерьяна Валерьяновича Митрополитова…»

Почему Шародей, раз уж речь зашла о деталях и подробностях? Его прозвали Фарадеем, а бабульки в Мошкарово — Чародеем. Вот и получилось — Шародей. Мастерит у себя в избушке компьютеры из чего угодно — «из консервных банок, из пластиковых бутылок, из сухого молока, из птичьего помета, из листиков, из засушенных лягушек и тритонов — в общем, из любых подручных предметов и веществ». Мошкаровскому отшельнику на самом деле очень нравился молодой нахал по кличке Кент, которого он почему-то иногда называл «Кандидом простодушным» и которому действительно хотел помочь выкарабкаться из его незавидного положения. Подарил магический девайс, делающий деньги из воздуха, поскольку про криптовалюту в те времена в Петербурге не особо было известно. А почему Кандид и в чем заключалось его счастье – об этом лучше узнать, прочитав этот феерический роман.

Саша Кругосветов. Счастье Кандида. – М.: АСТ, 2021. – 416 с. – (Городская проза).

Будь я очень цинична, я бы абсолютно серьезно считала, что Иван Филиппов перед написанием романа составил карточку-бинго. Что, предварительно проанализировав аудиторию, он выявил: ее сильнее всего могут заинтересовать фэнтези, исторические романы, комиксы и повествование о травме. А потом соединил все это в одной книге.

Так получилась «Тень».

Или, например, он составил список книжных блокбастеров, как российских, так и международных, — комиксы про Бэтмена, немного цикла о Нарнии Клайва Льюиса, «Метро 2033», даже «Текст» Глуховского. Позаимствовал определенные элементы. Добавил любовную линию, расставил отсылки к современной России, нахлобучил все хеппи-эндом.

Вот и появилась «Тень».

Иван Филиппов — продюсер кинокомпании AR Content (которая выпустила, например, «Дылду» Кантемира Балагова и «Мама, я дома» Владимира Битокова), соведущий подкаста о сериалах «В предыдущих сериях» и автор телеграм-канала о них же «Запасаемся попкорном». Этот анамнез, в принципе, объясняет потенциальную блокбастерность «Тени». Она вышла в двух версиях — как роман и как аудиосериал. Вариант аудиосериала оказался более выигрышным: просто текст, который описывает драки, погони и прочий боевик, уступает звучащему тексту со спецэффектами, возможностью сыграть голосом и добавить стереозвучание. Кроме того, просто текст, как это часто бывает, грешит редакторскими и корректорскими промахами — лишними кавычками, не всегда правильным оформлением диалогов, перепутанными именами героев (например, имена прототипов возникают на месте придуманных: например, в какой-то момент профессор Воскресенский, явно списанный с булгаковского профессора Преображенского, и в тексте «Тени» становится Преображенским).

Степа Корнеев — полицейский следователь. В чем-то даже реинкарнация михалковского Дяди Степы, хотя на первый взгляд похож на обычного мздоимца. Есть у него один прибабах: он на дух не переносит, когда обижают девочек. А причина такой реакции, конечно, кроется в детстве. Коллеги стараются скрывать от него дела с потерпевшими-женщинами и девушками, но однажды коса находит на камень.

Как-то ночью в Москве дорогущая иномарка сбивает девушку. Последствия ДТП непривычно стремительно зачищают, и, когда Степа пытается что-то уточнить по делу, ему настрого запрещают к расследованию приближаться. Имеем классическое пропповское «к герою обращаются с запретом». Запрет, конечно, нарушается, за что героя убивают.

Степа действительно умирает — но попадает в подсознание Москвы — Подмосковие, в котором находятся неупокоенные души. Это такой зал ожидания для мертвых, который появился одновременно с городом, но не Рай и не Ад.

Если мертвые, которых похоронили по всем правилам, сразу узнают о своей дальнейшей судьбе и отправляются в Ад или Рай, то мы вынуждены томиться в прихожей. И нет, отвечая на ваш незаданный, но очевидный, вопрос, — это не Чистилище. Чистилище подразумевает возможность изменить, так сказать, свой статус. Попасть ценой дополнительных усилий в Рай. Мы такой возможности здесь не имеем, тут можно только ждать. И мы ждем.

Во времена, когда Москве угрожает опасность, Город выбирает своего героя. Его называют Тенью, и это совершенно особый статус. Степа выбран очередной Тенью — их было уже несколько за всю историю города, и свои миссии они проваливали.

Суперспособность Тени: растворение в тенях, сверхсила.

Слабость Тени: яркий свет.

Цель Тени: спасти всех, по возможности.

Награда Тени: место в Раю или Аду.

У Степы ситуация особая: ему относительно плевать на спасение города, зато он знает, что его личная миссия связана с девушкой. Точнее, с девушками: живой и двумя мертвыми, за одну из которых надо еще и отомстить.

Окажется, что ДТП было связано с человеком, который хочет Москву уничтожить. Зовут его Игорь Валерьевич Воробьев, он руководит крупной нефтяной компанией. Когда-то Воробьев якобы «смиренно носил портфель за руководителем», а теперь он второй человек в стране... Тут мы ступаем на скользкую тропу узнавания прототипа, и Игорь Валерьевич, продавший душу дьяволу, конечно, очень сильно напоминает Игоря Ивановича — который Сечин. Впрочем, компания Воробьева находится отнюдь не по адресу сечиновской «Роснефти», а в бизнес-центре «Оружейный», который в романе называется не иначе как зиккуратом. Но любители выискивать в книгах отсылки к современности могут изрядно повеселиться. Те же, кому такой метод набил оскомину, могут возмутиться. Как ни крути, все в выигрыше.

Помимо очевидного фантдопущения, в книге почти перед каждой главой появляются еще и фрагменты псевдоисторического повествования. Каждый такой эпизод посвящен определенной вехе в истории города: чумному бунту, восстанию против Лжедмитрия, сносу храма Христа Спасителя. Герои некоторых из этих зарисовок потом встретятся Степе в Подмосковии, так что и в этом романе, по неписаным литературным правилам, все со всем связано. Филиппов не только использует реальную фактуру и дополняет ее выдумками, но и не чурается городских легенд, которые в метафорическом смысле тоже рассказ о подсознании города.

Например, в эпизоде о взрыве храма Христа Спасителя — и исторический факт о том, что храм пришлось подрывать два раза, потому что первый раз он выстоял; и городская легенда об игуменье Алексеевского монастыря, который снесли ради постройки первого храма, сказавшей, что месту сему пусту быть; и ловкая выдумка о том, что работник, руководивший сносом храма, погиб во время взрыва (во всяком случае, подтверждений в открытых источниках я не нашла).

Вновь построенным сооружениям в Подмосковии отводится особое место: они становятся нежитями, потому что основа города — это все же не люди, а здания, даже представления о зданиях. А если здание снесли и на его месте построили такое же, система сбоит.

Нежити — это души заново построенных домов. Как ежели бы с кладбища кто-то мертвяков натаскал и из частей их новое тело сшил. Так и тут: неживые они, и души у них — искусственные. Пластиковые души. Обреченные на страдания и вечный голод. Они падальщики, жрут все, что под руку подвернется. И всех.

Получается, что новодельные здания пытаются сожрать Москву и установить свои порядки. А Игорь Валерьевич, странное ДТП и Степа оказываются с этим связаны. При подробном пересказе роман Филиппова кажется излишне усложненным — а какие-то вещи в нем, наоборот, недостаточно продуманными и как будто недописанными. Например, читатель не узнает, как животные попадают в Подмосковие, потому что Степа, озадаченный этим вопросом, так и не удосужится никому его задать. Герои регулярно затевают диалоги в самые неподходящие моменты: например, во время пожара, когда надо уже спасаться. При этом очень скрупулезно описываются сцены схваток и всяческого экшена — как и в супергеройских комиксах, сходство с которыми ближе к концу книги становится совсем уж очевидным, пусть тут и нет «пузырей», а текста явно больше, чем иллюстраций (хотя они тоже есть и выполнены Артемом Бизяевым вполне в комиксовой манере). В каком-то смысле «Тень» можно назвать ранобэ — легким фэнтезийным романом с обилием диалогов и иллюстрациями, выполненными в том же стиле, что и для манги.

Пусть в книге можно и уловить отсылки к литературным и кинохитам, и нащупать историческую подоплеку, и вообразить некоторый сказочный мир, читательское внимание держится именно за экшен-сцены. Но и сам Иван Филиппов говорит о «Тени», что хотел создать «честную развлекательную литературу». Так и вышло. Дядя Степа для взрослых помогает тут не детям, а взрослым — ни много ни мало спасая не только подсознание Москвы, но и сам город.

Источник

Ожидания российских издателей отчетливо заявлены на обложке книги Ольги Хорошиловой. Там без экивоков обозначено, кто должен бы составлять ядро целевой аудитории. У главной героини, реально существовавшей Анны Листер, — облик Сюранн Джонс, актрисы андрогинного очарования. В 2019 году она сыграла главную роль в сериале BBC, вдохнув жизнь в образ, который для историков уже не одно десятилетие существует в виде дневников. Первую из этих двух с лишним десятков тетрадей Анна Листер, британская помещица-фабрикант, начала 15-летней (1806), а последняя запись была сделана 11 августа 1840 года, незадолго до внезапной кончины.

«Загадка на два миллиона слов», как в 1984 году обозначила письменное наследие Листер The Guardian, способна заинтересовать и сейчас: отчеты о погоде, быт, общественно значимые события, бизнес-планы, а кроме того — особым шифром — отношения с женщинами, увлечение ими, их соблазнение. «Понадобилось женское движение 1970-х, ЛГБТ-активизм 1980-х, чтобы Англия и Галифакс оказались способны на публикацию дневников, — несколько лет назад объясняла немецкая феминистка Ангела Штайделе. — В 1988 и 1991 годах вышли два тома расшифрованных записей, которые впервые показали миру Анну Листер. Точнее, настоящую Анну Листер, поскольку о ней как публичной личности и путешественнице еще в конце XIX века в своих газетных заметках писал Джон Листер, ее племянник-наследник».

Прозванная «Джентльмен Джек» за любовь к мужскому платью, промышленница Анна Листер оставила записки, которые способны порадовать биографа любого толка — и любителя либертинажа, и ценителя производственных частностей (например, желающего узнать, как в Галифаксе первой половины XIX века была устроена добыча угля). Расшифрованное потомками, это жизнеописание, в отличие от трудов многих других квир-людей, не было уничтожено ханжами — родственниками, оно попало в руки пытливых исследователей, стало поводом для статей, книг, документалистики, песни и, наконец, сериала с великолепной Сюранн Джонс.

«Джентльмен Джек в России» в исполнении питерского искусствоведа Ольги Хорошиловой вполне способен подарить удовольствие тому, кто оценил сериал Салли Уэнрайт, где сила документа приумножена деликатно исполненным домыслом. Прямыми обращениями то и дело разрушая «четвертую стену», экранная Анна Листер выглядит поразительно современным человеком, — свободной как в делах, нетипичных для женщины того времени, так и в чувствах, далеких от конвенциональных для той эпохи. Дневники, а следом и интерпретаторы показывают британку страдающей и хищной, влюбленной и расчетливой, жадной до самых разных знаний. И это зрительское переживание облегчает путь к книжной Анне, которую представляет Ольга Хорошилова.

В послесловии автор сообщает, сколь прихотливым образом получила записи Листер. Оцифрованные дневники ей прислал живущий в США историк Кирилл Финкельштейн, который на свой лад обогатил российскую «квирографию» — ранее он скрупулезно восстановил жизненный путь Николая де Райлана, американца из России, рожденного в Одессе под именем «Анна Терлецкая».

Российская исследовательница описывает последний год жизни Листер: в 1839 году вместе с Энн Уокер, «племянницей» (а на деле постылой тайной женой) она, заядлая путешественница, приехала в Россию, побывала в Санкт-Петербурге, Москве, Нижнем Новгороде, Казани, Астрахани, Тифлисе, Баку, Кутаиси. В сентябре 1840-го Анна Листер скончалась от лихорадки в Грузии.

Эксцентричная путешественница помещается в один ряд с другими знаменитыми вояжерами, будь то гомосексуал Астольф де Кюстин («Россия в 1839 году») или гей Андре Жид («Возвращение из СССР», 1936). В своей книге Ольга Хорошилова часто цитирует дневники Листер, и тревожит сердце мысль, что это голос ЛГБТ-человека XIX века, переданный без какой-либо (само)цензуры и почти без искажений, если не считать неизбежных, возникших при переводе с английского на русский.

Квир-человек исследует Россию, — в «радужное» поле зрения попали дорогие российскому сердцу нравы и достопримечательности. Из книги о «Джентльмене Джеке», выстроенной как травелог, можно узнать о том, как работала российская цензура, как давали взятки чиновникам, как была устроена холодноватая светская жизнь Санкт-Петербурга и в чем ее отличие от добросердечной московской; обстоятельные пояснения ведут и к обрусевшим иностранцам, и на вельможные пиршества, и в русскую баню. «Потом снова шайка воды, погорячее, — главная героиня пришла в московскую баню, — Анна вместе с Паниной отходила от пытки в третьем зале — дежурно-уютном, бордельно-игривом. Посидели в мягких креслах, выпили горячего чая. Листер не могла произнести ни слова — ее разморило, голова гудела, перед глазами раскачивались бедра, волнующие груди, волнистые пряди волос взмыленной красной улыбчивой „женщины", и неприятно свистели березовые прутья. Панина что-то рассказывала, должно быть смешное. Но Анна ничего не слышала. И едва помнила, как ее расчесала и одела служанка Гротца и как они доехали до дома».

Это взгляд человека пришлого, способного распознать в обыденном удивительное, незамыленностью восприятия помогающего увидеть знакомое под иным углом. К тому же это «чужак» вдвойне, — Анну Листер влекло к женщинам, она отдавала себе в этом отчет, она умела соблазнять, и тонкая ирония уже в имени Анна, которая сама могла быть «донжуаном». Она любуется русскими «венерами», флиртует с ними и не безответно: «Она вдруг сказала, — это цитата из дневника, — что поражена мной, что я тронула ее душу. И я призналась, что это чувство взаимно. Но я не стала восхвалять ее. Я сказала ей лишь столько, сколько она захотела услышать. Как же она очаровательна! И теперь я понимаю, что снова, как когда-то, всерьез влюблена. И все же как странно и необычно, что такая женщина способна думать обо мне».

Подобно предыдущим биографам, Ольга Хорошилова забросила сеть широко. Ее книга примерно в той же степени «нон», как и «фикшн»: фразы из дневников, касающиеся России, чередуются пассажами, о чем главная героиня подумала, что сказала, в какое путешествие-флешбэк мысленно отправилась. Исторический роман и роман документальный скорее странно соседствуют, нежели интерактивно сосуществуют. Задуманный как стилевой кентавр, это куда больше тянитолкай, смущающий читателя порывами самого разноречивого толка: суховатые пояснения, взывающие к Википедии, сочетаются с жеманностями романа из тех, которые в прежние времена именовались «дамскими» — в избытке эпитетов, в аляповатости сочинения не столько красивого, сколько «красивенького», вынуждающего сомневаться в авторском чутье, писательском таланте, литературном опыте. «Крепко впившись зубами в округлую плоть сигары, Анна курила и пронзала Софью глазами, обжигала алыми искрами пламени, обнимала плотными пахучими кольцами дыма. В этот момент она сама была этим дымом, едким, истомчивым, горько-сладостным необоримым змеем, все теснее оплетавшим мягкое податливое тело, желавшим покорить, подавить, задушить его в рептильных кольцах невыразимой постыдной страсти».

Стилевая пестрота «Джентльмена» сбивает с толку. Некоторые цитаты из дневников кинематографичны, хороши сами по себе: «Я обняла ее, прижала, почувствовала, как она пульсирует. Я была переполнена желанием. Я посадила ее на колени, целовала, крепко прижимала, пока не почувствовала, что не могу больше сдерживаться. Мои колени мелко тряслись от возбуждения, сердце учащенно билось. Я подарила ей глубокий поцелуй, коснулась языком ее неба, сильно прижала, почувствовала, как напряженно трепещет ее грудь». Но, давая яркий образ, Ольга Хорошилова стремится дорисовать уже показанное, чем создает ощущение ненужной суеты. Взявшись сопровождать Анну российскими дорогами, она то и дело заглушает прямую речь, чем напоминает назойливого экскурсовода в музее, мешающего посетителю выстроить свои отношения с экспонатом, врывающегося со своим компетентным мнением, выраженным с зудением такой избыточности, что к финалу книги возникает стойкая иллюзия зубной боли.

И на этом фоне, пожалуй, простительны нелепости, которые попали в финальный текст просто по недосмотру и застряли там из-за редакторского недогляда: «Спала скверно. Но усталость как рукой сняло, когда рано поутру 7 августа она вышла из хаты и увидела справа в ослепительном блеске утренней лазури свою спесивую красавицу — Виньмаль!» (так мир узнал, что и во Франции есть хаты).

Какими бы утомительными ни казались беллетристические упражнения Ольги Хорошиловой, все же нельзя не признать популяризаторскую ценность этого труда: много ли в России найдется авторов, готовых раз за разом писать об ЛГБТ-людях? И в этом отношении Хорошилова находится в актуальном поле современной западной квир-документалистики, дающей людям, прежде невидимым, шанс на внимание, сопереживание и (пока потенциальное) равенство вместе с прочими на чаше исторических весов, в чаще дат, фактов, событий. На уровне идеи путешествие Анны Листер не так уж отлично от сенсации прошлогодней книжной ярмарки во Франкфурте-на-Майне, — биографического романа Ангелы Штайделе «В мужском платье» о немке Катарине Маргарите Линк, 15 лет успешно выдававшей себя за мужчину и в 1721 году казненной «за разврат женщины с женщиной». Штайделе, к слову, написала «эротическую биографию» Анны Листер («Anne Lister — Eine erotische Biographie», 2017).

Стремление любой ценой «олитературить» документ сослужило Ольге Хорошиловой дурную службу в ее предыдущей книге — «Русские травести» (2021), где не без фактических ошибок, в терминологической чехарде, со стилевой, прости господи, «гривуазностью» описан феномен кроссдрессинга, — переодевания в одежду противоположного пола как оно было в России от времен Петра Первого до середины 1950-х. В новой романизированной биографии искусствовед пробует настроить резкость квир-окуляров. В новой версии Анна Листер все время делит мир на мужской и женский. «Она заснула сразу, мертвецким мужицким сном», — сообщает автор, а ранее читатель узнает, что мужским было и плечо Анны Листер, и ее силы; любовь же Энн, тайной жены, к шоколаду и украшениям обозначена как женская, так же женской названа и бойкость мысли, и слезливость, и тяга к уюту, и даже грусть.

Эти антиномии, по существу, мнимые, понадобились автору для того, кажется, чтобы обозначить самоидентификацию Анны Листер — она якобы полагала себя мужчиной, носителем мужских свойств и качеств, плеч, поступков, желаний. Измеряя мерками нынешними, Листер, возможно, заслуживает обозначения «трансчеловек», — который не только слывет «джентльменом», но им себя и чувствует. «Гендерно-неконформным» человеком Anna Lister именуется и на мемориальной доске, установленной в 2018 году в городе Йорк. Но тут, наверное, уместно вспомнить, что осмысление гомосексуальности как особой практики началось только во второй половине XIX века, — к тому времени прах «джентльмена» уже давно покоился в земле. «Она взрывает все известные историкам представления», — писала британская исследовательница Джилл Лидингтон. «Как мужчина она была бы сейчас невыносима, как женщина — чрезвычайно интересна», — говорила немка Ангела Штайделе.

Ольга Хорошилова: «Энн, конечно, права. Но что она знает. Она, разумеется, не рабыня, что за вздор, как можно. Она супруга. И, как всякая кроткая супруга, она тень своего мужа. Такова уж ее судьба. И нужно попытаться ей это втолковать, как-то объяснить эту непреложную житейскую истину. Женщины созданы для мужчин. Энн создана для нее».

Источник

В цикле Якоба Вегелиуса о Салли Джонс тайн, чудес и приключений хоть отбавляй. И главное чудо — сама Салли, человекообразная горилла, ещё малышкой пойманная в Африке. Она не умеет говорить, но выучилась читать, писать и печатать на машинке, исполнять обязанности механика на судне, различать хороших и плохих людей. Салли почти как человек, и в чём-то даже лучше, потому что она не обманывает, не предаёт и не бросает в беде своих друзей. Главное же достоинство этой чудесной обезьяны в том, что она смотрит на нас, своих дальних родственников, незамутнённым взглядом простого бесхитростного существа, взглядом самой природы. Да уж, пришло время задуматься, как мы выглядим в глазах тех, кого приручили! Правда, действие книг Вегелиуса происходит сто лет назад, но для цивилизации это не такой большой срок. Во всяком случае, человеческая натура с тех пор не сильно изменилась, и если какие-то устаревшие понятия и термины, относящиеся к морскому делу, автор поясняет в отдельном словарике, то персонажи легко узнаваемы. Для большей убедительности писатель снабдил книгу их портретами.

Якоб Вегелиус — один из авторов, пришедших в литературу из мира искусства. Его книги одинаково интересны и для детей, и для взрослых. В них создано единое пространство текста и изображения. Они даже набраны оригинальным авторским шрифтом, кириллическую версию которого создала графический дизайнер Ани Карапетян. Вегелиус сам завзятый путешественник, он участвовал в серьёзных морских экспедициях и даже побывал в Антарктиде, поэтому жизнь своих героев на борту судна «Хадсон Квинс» знает не понаслышке.

В приключениях Салли Джон и её друга капитана Генри Коскела писатель воплощает собственные мечты. Ведь он всегда мечтал побывать и в Португалии, и особенно в Шотландии, где происходит действие третьей книги цикла — «Новые странствия Салли Джонс». Здесь умной горилле предстоит узнать много новых и не всегда приятных вещей и встретится с опасностями большого портового города. А это испытание даже для искушённого человека, а не то что для простодушной обезьяны.

Герой пьесы Евгения Шварца «Обыкновенное чудо», заколдованный Медведь, признаётся: «Быть человеком очень трудно». История Салли Джонс, да и последнего медведя с Медвежьего острова, открывает нам другую мудрость: животным, птицам, рыбам, деревьям и морям всё труднее жить рядом с человеком. Но деваться друг от друга нам некуда — соседей по планете не выбирают. А поскольку мы здесь считаем себя хозяевами, придётся заботиться обо всех, кого мы приручили.

Источник

Желтому цвету не повезло: посвященная ему книга оказалась пятой, последней среди книг Пастуро об основных цветах культуры после синего, красного, зеленого и черного. Не особенно повезло ему и в истории. Желтый не так любим, как синий или зеленый, благосклонность к нему испытывали скорее в феодальную эпоху, когда он символизировал золотой и солнечный цвета либо честь, куртуазность, красоту и любовь. Но вкус переменчив. Раздел «Благосклонный цвет» охватывает период от начала времен до V века, «Неоднозначный цвет» — с VI до XV века, а «Нелюбимый цвет» — с XVI века до наших дней.

Масштаб от палеолита до XXI века бесконечен, но жанр культурной эссеистики позволяет эрудированному автору чувствовать себя свободным в тезисах и доказательствах и совершать такие скачки от сюжета к сюжету, которые вряд ли кто допустит в академическом тексте. До шабаша ассоциаций, правда, дело не доходит, и в книге Пастуро логично соседствуют главы о столь далеких, казалось бы, явлениях, как желтый у художников, ученых и в повседневности или феномен блондинок и отношение к желчи и моче. Белокурые волосы как олицетворение благородства и красоты часто упоминают рыцарские романы, где рассуждают о женских и мужских прическах. Архетипом блондинки считалась Изольда: Марк Корнуэльский взял дочь короля Ирландии в жены из-за цвета ее волос, и, если бы не любовный напиток, выпитый ею с Тристаном, жили бы они долго и счастливо. Но к концу Средневековья оценка желтого меняется на отрицательную, в том числе в символике: он означает зависть, ложь и бесчестие. Другие негативные коннотации из-за желчи и мочи, главного средства диагностики в медицине вплоть до ХХ века, связывали этот цвет с нечистотами и болезнями. Для мочи медики даже создали цветовые шкалы, по которым определяли течение болезни; эти шкалы, само собой, не предназначались для красильщиков или живописцев.

Понятие «плохой цвет» или «хороший» относительно, и текучесть оценки подтверждается всей фактурой книги. После изобретения нового красителя, нитрата серебра, витражисты начала XIV века оценили оттенки желтого и начали активнее его использовать. В живописи же желтый играл роль хроматического акцента, и даже у Вермеера, поклонника и мастера желтых тонов, он скорее гармонизируют другие тона, чем исполняет самостоятельную иконографическую функцию. На взгляд Пастуро, лишь фовисты, от Дерена и Матисса до Марке и ван Донгена, впали в «колористическое помешательство», начав славить чистый цвет.

Но без малого тысячелетием раньше, в эпоху Оттонов, художники начали изображать Иуду с рыжей шевелюрой; традиция зародилась на берегах Рейна и Мозеля и постепенно благодаря миниатюристам распространилась по континенту. Специфический атрибут, как и рыжая борода, не опирается на библейские тексты, где нет указания на цвет волос и одеяния тринадцатого апостола, чьи одежды часто тоже изображали желтым. Разбирая связь между изображениями и хроматическими кодами в одежде, автор пишет о требованиях к евреям и мусульманам носить особые знаки, чтобы отличать их в толпе от христиан, например о декрете IV Латеранского собора 1215 года: поначалу обычай распространился в Англии, долине Рейна, на севере Италии, юге Франции и в христианской части Пиренеев, затем пришла очередь остальной Европы. Единых дискриминационных знаков не существовало, епархии и города устанавливали их сами, желтый был не единственным цветом. Прежде чем традиция эволюционировала в нацистские желтые звезды, прошло время. Впрочем, Пастуро призывает к осторожности в вопросе об исторических корнях дискриминационных знаков: в Средние века те бывали многоцветными и имели порой форму геральдического щита.

Широта обобщений — рискованная вещь, но автор — известный медиевист, специалист по геральдике и цветам. Пять книг о цветах Пастуро писал двадцать лет. Синий, черный и красный предлагали богатый фактический материал, с них и стоит начинать чтение, но и желтый дал возможность рассказать именно социокультурную историю цвета в европейской цивилизации в противовес большинству коллег, занимающихся цветом в живописи. Пастуро фундаментален: в библиографии — работы по окрашиванию и красильному делу, истории пигментов, истории одежды и даже по попутным филологическим и терминологическим проблемам.

Печально только, что в русском издании нет иллюстраций, которые есть во французском оригинале, существующем в двух видах: как покетбук и как альбом. Русское издание остановилось посередине: оно в твердом переплете, но без картинок. «Желтый» вновь вышел в переводе Нины Кулиш — за «Синий» она уже получила премию Мориса Ваксмахера. Можно бы дать и за «Желтый», но это противоречит негласным законам премии: одна награда на серию.

Жаль, если продолжения не будет, а его, видимо, не будет. Зато в предисловии к книге о желтом автор обобщил проблемы понимания цвета: для представителей естественных и гуманитарных наук это разные феномены. В финале он задался вопросом: останется ли любимым цветом европейцев синий или на месте модельеров, дизайнеров и специалистов по рекламе стоит сделать на ставку на желтый? Сам Пастуро, впрочем, сделал совсем другую ставку и в рамках проекта о культурной истории пишет теперь о животных — уже вышли книги о вороне и медведе.

Источник

Синдром деперсонализации — сравнительно распространенное (по статистике, им может страдать 1-2% населения Земли, то есть десятки миллионов людей), однако плохо изученное психическое расстройство. Люди, страдающие им, чувствуют себя так, как если бы все время наблюдали за собственной жизнью со стороны. Это ощущение часто сопровождается симптомом дереализации, когда мир представляется человеку иллюзией или сновидением. Книга «Я не я» развеивает мифы об этом заболевании, рассказывает истории людей с деперсонализацией и демонстрирует разные подходы к проблеме отчуждения человека от собственной личности: нейробиологический, философский, религиозный.

Жизнь проходит словно сон

Эрик рос счастливым, уравновешенным и не по годам развитым ребенком, он занимался спортом, писал стихи и не сталкивался с какими-либо серьезными проблемами ни в школе, ни дома. В 15 лет, однако, в его жизни без всяких видимых причин случился тяжелый депрессивный эпизод. Все его прежние занятия перестали приносить Эрику радость, и, что еще хуже, он больше не чувствовал себя ответственным за собственные мысли и переживания. Эрик бесконечно задавался вопросами о том, кто он такой (или что он такое), и ощущал себя не живым человеком, а актером, исполняющим на сцене опостылевшую роль. Встревоженные родители Эрика отвели его к школьному психотерапевту, диагностировавшему у подростка депрессию.

Благодаря терапии юноша почувствовал себя несколько лучше, однако ощущение чудовищной отстраненности никуда не исчезло. Эрику все еще казалось, что он идет по жизни как робот, наблюдающий за собой извне собственного тела. Шли годы, он обращался к разным специалистам и принимал длительные курсы антидепрессантов, однако продолжал ощущать себя скорее ходячим мертвецом, нежели человеком. Лишь несколько лет спустя ему удалось найти в интернете описание симптомов, напоминающих его собственные: так Эрик познакомился со словом «деперсонализация».

Депрессивный эпизод может сопутствовать началу дереализации, однако в случае Эрика очевидно, что последняя являлась самостоятельным заболеванием: чувство отчуждения сохранялось после того, как видимые симптомы депрессии исчезли. Проблема, из-за которой он долгое время не мог получить правильного лечения, заключается в том, что, как пишут авторы «Я не я», синдром деперсонализации-дереализации плохо изучен и остается одним из состояний, хуже всего поддающихся диагностике. Вместо грамотно подобранной терапии пациентам зачастую предлагают лечение от депрессии или тревожности. Что еще хуже, люди с деперсонализацией могут сами не понимать психиатрического характера своей проблемы и годами лечиться от стресса или хронической усталости, посещая неврологов, эндокринологов и даже офтальмологов.

Эрик — один из пяти людей, чьи истории рассказываются в начале книги «Я не я: Что такое деперсонализация и как с этим жить». Она была написана в 2006 году американским психиатром Дафни Симеон в соавторстве с австралийским журналистом Джеффри Абугелом, который сам около десяти лет страдал от этого состояния и много размышлял о его философских и литературных смыслах (при этом на страницах книги Абугел ни разу не делится от первого лица собственным опытом борьбы с болезнью).

Книга начинается с вводного экскурса в понятие деперсонализации. В последнем на момент написания книги американском диагностическом руководстве по психическим расстройствам DSM-IV (с 2013 года используется DSM-V) говорилось, что пациент с таким заболеванием «может чувствовать себя роботом или живущим во сне или в кинофильме. Может присутствовать ощущение, что человек наблюдает за своими же мыслями, телом или его частями извне. Часто возможны ощущения потери чувствительности различных типов, недостаток эмоционального отклика, ощущение недостатка контроля над своими действиями. Человек с деперсонализационным расстройством постоянно доказывает себе, что реальность не повреждена (например, что он/она не робот, а просто чувствует себя таким)».

Хотя бы раз в жизни с чувством деперсонализации сталкивалась примерно половина из нас. Сильный эмоциональный шок, значительный стресс, угроза жизни, употребление наркотиков или депривация сна могут включить защитные механизмы нашей психики и заставить думать, что это все происходит словно бы с кем-то другим. Затем мы, однако, возвращаемся в привычное состояние сознания. Стресс, терпимый для обычного человека, у людей с предрасположенностью к дереализации, увы, может стать началом тяжелого заболевания.

Характерными симптомами этого расстройства являются восприятие внешнего мира как чуждого или нереального (дереализация), необычные визуальные искажения форм и размеров объектов (макро- или микропсия), восприятие других людей как «странных» или «механических» и руминации (повторение мыслей по кругу, «мыслительная жвачка»).

Треть пациентов, по статистике 1946 года, жаловались на изменение чувства времени. Люди с деперсонализационным расстройством могут испытывать трудности с вызыванием в памяти событий прошлого, минуты для них тянутся как часы, а вся их прошедшая жизнь, напротив, кажется пролетевшей за секунды.

В отличие от пациентов с бредовой симптоматикой, люди, страдающие деперсонализацией, как правило, прекрасно понимают, что они больны, и их состояние ненормально. Оно причиняет страдания как им самим, так и их близким, к которым они не в состоянии относиться с должной теплотой. Симеон и Абугел, например, рассказывают историю 29-летнего Эвана, который не мог полноценно заниматься сексом, поскольку во время этого процесса он будто бы покидал тело и смотрел на происходящее чужими глазами.

История болезни

Термин «деперсонализация» впервые употребил французский психиатр Людовик Дуга в конце XIX века. Дуга понимал его как нарушение границ между «желающим умом» и телом, управляемым как автоматом. Симеон и Абугел разворачивают перед читателем историю споров о деперсонализации, которые ученые вели на протяжении столетия, пока не пришли к современному пониманию симптомов этой болезни.

О деперсонализации писали многие психоаналитики, включая самого Зигмунда Фрейда, который пережил кратковременный эпизод этого состояния, когда вживую увидел Акрополь. Он объяснил его как механизм защиты разума от чувства вины перед собой за то, что преуспел гораздо сильнее своего умершего в нищете отца. Единая позиция большинства ученых ХХ века сводилась к тому, что деперсонализацию можно рассматривать как реакцию, направленную на дистанцирование «я» от непереносимых чувств.

Современные исследования деперсонализации, основанные на широкой выборке пациентов, начинают проводиться с 1990-х годов отделением психиатрии Школы медицины Маунт-Синай в Нью-Йорке и Институтом психиатрии при Королевском колледже в Лондоне. Благодаря им мы можем получить обобщенный портрет пациента, страдающего этим заболеванием. Как пишут Симеон и Абугел, «по осторожной оценке нескольких исследований, расстройством деперсонализации страдает около 1-2% населения»: это сопоставимо с аналогичным показателем для обсессивно-компульсивного и биполярного расстройств и в два раза больше, чем число людей, страдающих шизофренией.

Средний возраст начала деперсонализации составил около 16 лет для выборки Маунт-Синай и 23 лет — по данным Института психиатрии. Начало заболевания характерно для подросткового возраста и сравнительно необычно в зрелости, хотя встречались люди, заболевшие и после 60 лет. Мужчины и женщины подвержены расстройству в равной степени. Болезнь может наступить как абсолютно внезапно, так и развиваться на протяжении нескольких недель, месяцев или даже лет. Течение заболевания носит хронический характер, и, как правило, больной находится в состоянии деперсонализации постоянно.

По данным американских исследователей, 25% пациентов сообщали, что деперсонализация развилась у них после серьезного стресса, 12% связывали ее с панической атакой, а 9% — с депрессией. 13% больных назвали явным и бесспорным началом своего заболевания момент, когда они сделали затяжку марихуаны, после чего так и не смогли полностью выйти из трипа. Расстройство деперсонализации действительно часто оказывается вызвано приемом наркотиков, и иногда даже однократного употребления марихуаны или ЛСД (реже кетамина или экстази) бывает достаточно, чтобы вытащить наружу скрытые психические проблемы человека. Эмоциональное насилие, пережитое в детстве («крики и угрозы типа „Я убью тебя" или заявления типа „Лучше бы ты не родился", которые звучали часто и долго, изо дня в день, годами»), также может стать триггером деперсонализации. Зачастую же врачам в принципе не удается установить причину, которая привела к началу болезни.

Симеон и Абугел знакомят читателя с различными научными теориями, объясняющими возникновение дереализации неврологическими процессами в мозге. Деперсонализацию, как объясняют они, можно представить в качестве более «мягкой» версии синдрома неглекта. В результате этого неврологического нарушения, которое иногда развивается после инсульта, пациент может перестать чувствовать половину собственного тела. «Даже понимая умом, что их тело существует, люди, страдающие деперсонализацией, не ощущают связи с ним естественным образом, и у них возникает чувство, что тела не существует вообще», — пишут Симеон и Абугел.

У людей с деперсонализацией могла возникнуть дисфункция в сенсорных зонах коры, которая вызвала искажения восприятия и нарушение обработки информации. У этих пациентов может также наблюдаться повышение активности префронтальной коры и подавление активности лимбических структур: в результате человек знает, что он должен чувствовать, но из-за подавленной эмоциональности не испытывает этого на самом деле.

Деперсонализация и медитация

В одной из наиболее интересных глав книги авторы «Я не я» пускаются в рассуждения о том, как состояние деперсонализации представлено в философии и литературе. «Посторонний» Камю и «Тошнота» Сартра представляют нам деперсонализацию настолько достоверно, что мы вправе заподозрить этих авторов в наличии у них самих подобного опыта.

Наиболее подробным текстом, от первого лица описывающим историю этой болезни, однако, без сомнения является «Дневник» профессора Швейцарского университета Анри-Фредерика Амьеля, жившего в 1821—1881 годах.

Амьель на протяжении более чем 30 лет скрупулезно записывал свои самые сокровенные мысли и наблюдения на множество тем, включая вопросы европейской культуры, политики, религии и отношений с противоположным полом. Всего им было сделано более 17 000 записей. Перед смертью Амьель попросил друзей найти какое-то применение своему труду, и теми была подготовлена к печати сокращенная версия этой книги, занимающая два тома (к настоящему времени «Дневник» опубликован полностью в 12-томном издании).

Внимательными читателями «Дневника» Амьеля, названного образцом душевной аналитики, стали такие писатели, как Лев Толстой, Мигель де Унамуно и Франсуа Мориак, а также уже упомянутый нами выше психиатр Дуга. «Вопреки ожиданиям некоторых, „Дневник" Амьеля вовсе не о том, как одинокий мыслитель постепенно впадает в безумие. Наоборот, это подробные записи о человеке, чья жизнь никогда не выходила за рамки обычной, так как никогда обычной и не была. Говоря словами автора, с 16 лет он страдал деперсонализацией», — объясняют Симеон и Абугел.

Амьель воспринимал весь мир, включая собственную личность, как иллюзорный и бессодержательный. Единственной истинной реальностью для него являлся Бог, и чем меньше в человеке оставалось собственного «я», тем ближе он, по мнению Амьеля, к нему приближался. Такая точка зрения на человеческую личность известна нам благодаря философии буддизма, индуизма и нью-эйджа, однако Амьель не вычитал ее в книгах и даже не пришел к ней посредством медитации. Он с юности переживал исчезновение собственного «я», и иногда это чувство перерастало для него в связь с Божественным.

Переживания, связанные с утратой эго, обычно ассоциируются с восточными религиями, однако, как показывают авторы, встречаются и в христианском мистицизме, когда верующий желает стать «пустым сосудом», наполненным присутствием Бога.

Новые исследования находят все больше общего у деперсонализации с медитацией и мистическим опытом. Впрочем, разница в этих переживаниях очевидна. Если религиозный человек воспринимает достижение подобного состояния как долгожданную ступень на пути духовного роста, то пациент с деперсонализацией испытывает страдания и стремится от них избавиться.

«Отстраненность, деперсонализация и дереализация, которые переживаются вследствие <...> длительных усиленных занятий медитацией, обычно воспринимаются скорее не как ужасающие, а как познавательные и часто освобождающие. Когда же такие переживания возникают неожиданно и приводят к нарушению жизни, они — неизменно пугающие и крайне нежелательные», — пишут авторы.

Медикаменты и психотерапия

Две последние главы книги «Я не я» посвящены различным методам лечения синдрома деперсонализации. Перебирая различные виды медикаментозного лечения авторы приходят к выводу, что «ни один из доступных на сегодняшний день препаратов не обладает выраженным антидеперсонализационным эффектом». Назначаемые препараты, как правило, не лечат это расстройство само по себе, а облегчают связанные с ним симптомы и таким образом улучшают состояние пациентов.

«Одни лекарства оказывают непосредственный эффект на конкретные системы головного мозга, другие работают скорее „наугад", воздействуя на множество нейрохимических систем сразу», — пишут Симеон и Абугел.

Ученый из Атланты, доктор медицинских наук Эван Торч объясняет, что его план медикаментов на 80% состоит из психотерапии и лишь на 20% — из приема препаратов. Положительные результаты дает когнитивно-поведенческая терапия: так, доктору Элейн Хантер с коллегами в лондонском Институте психиатрии удалось добиться того, что у 30% пациентов более не выявлялось симптомов деперсонализации.

Чрезвычайно полезным для пациентов, как пишут Симеон и Абугел, становится опыт ведения дневника, в котором на протяжение дня фиксируются испытываемые симптомы и их тяжесть по 10-балльной шкале. Ведение дневника помогает пациентам лучше осознать колебания симптомов и понять, какие мысли и поведенческие реакции на них влияют.

Важным недостатком издания «Я не я» на русском языке стоит назвать отсутствие у нее какого-либо предисловия. Напомним, что книга была написана 16 лет назад, и с тех пор исследования феномена деперсонализации могли существенно продвинуться (а в США и вовсе изменилась классификация психиатрических болезней), однако русскоязычному читателю предлагается узнать об этом лишь из немногочисленных примечаний.

Местами оставляет желать лучшего и перевод книги: некоторые предложения получились тяжеловесными и трудными для понимания, а отдельные фразы и вовсе звучат примечательно абсурдно (приведем лишь один такой пример: «вскоре ЛСД объявили вне закона, и это вещество стало одним из основных наркотиков, вызывающих зависимость, в контркультуре 1960-х и вне ее»).

Наконец, чрезвычайно странным выглядит решение переводчиков и редактора книги употребить в контексте разговора о марихуане аббревиатуру ПАВ и расшифровать ее не как «психоактивное», а как «поверхностно-активное» вещество (так называют основной компонент моющих средств).

Несмотря на упомянутые недочеты, книга станет полезным приобретением для людей, интересующихся психиатрией и психологией, и ценнейшим подарком для людей, которым на собственном опыте довелось узнать, что такое синдром деперсонализации-диссоциации, или иметь близких, которые от него страдают.

Источник

Каждый «воЕн», если он, конечно, по-настоящему опытный и суперкрутой, должен не просто встать на свой путь, но пройти его четко, «не кинув задний», то есть не испугавшись. Вот и восьмилетний Артур, главный герой дебютной повести Ислама Ханипаева, чтобы стать достойным и подготовиться ко дню, когда судьба позовет его (а она, как известно, рано или поздно зовет всех настоящих воинов), тренируется в крутости, набирается опыта в школьных боях и ведет особый дневник. Туда он записывает правила, надиктовываемые сэнсэем (самым лучшим учителем, и по совместительству воображаемым другом) Крутым Али. Например, № 18: «Каждому воину нужна четкая поддержка, свои пацаны, которые, если чё, зарубятся за тебя на непонятках» или № 46: «Крутой и злой воин может говорить без причины разные слова и не обязан знать смысл этих слов!». Ну и все такое в том же духе.

Однако важно помнить, Артур, видевший смерть своей настоящей мамы, не знающий родного отца, поэтому вынужденный постоянно отбиваться от одноклассников и ходить к «тупому» психологу, планирует быть очень злым и очень крутым воином. Ведь таких все любят, а некоторых даже боятся... особенно в Махачкале (Дагестан), где каждый мальчик от рождения должен проявлять воинственность и крутость — «кидать салам», танцевать лезгинку и стрелять из пистолета, — по крайней мере, так вначале думает герой...

Ислам Ханипаев написал хорошую книгу не столько о травме и взрослении, как заявлено в аннотации, сколько об умении прожить свое горе и не сломаться.

Диалоги поджары и забавны, повесть примерно на 80 процентов состоит из разговоров и перепалок школьников, а также внутренних препирательств персонажа, если быть точнее, Артура и Крутого Али. Все эти нанизывающиеся друг на друга детские словечки: «типа», «круто», «дурак»; сленговые: «ты чё?», «чушок» и даже диалектные «жиесть» и «Яма», создают особый стиль. Но автор не переходит границы, обсценная лексика по-детски, пусть и несколько нарочито, заменяется словом «*ругательство*». Этот прием позволяет автору создать и отличный фон, на котором маячит Махачкала 2020-х (и даже 2010-х) годов: грубая, пьющая, готовая в любой момент «помахаться» в парке или маршрутке. Злая, но в то же время красивая (как герой описывает море!) и наивная в общей мечте о золотом унитазе в каждом доме.

Что до Артура, временно безымянного война, с понятными проблемами самоидентификации, то к нему проникаешься с первых слов. Болеешь за мечты и переживаешь, когда видишь заблуждения. Но воин сказал, воин сделал. И раз уж он встал на свой путь, то должен пройти его до конца, даже если в финале найдет совсем не то, что искал.

Отдельный плюс — авторская интонация. Не нагнетание и акцентирование проблемы травли, травмы и адаптации, с неминуемым морализаторством в финале, как, например, в «Главе Джулиана» Ракель Паласио и прочих модных подростковых книжках. А вполне живой рассказ о метущемся одиноком ребенке. Взрослые персонажи, эпизодически проявляющиеся в жизни Артура, чаще сочувствуют мальчику, нежели чему-то поучают. Для автора в этой истории они тоже фон. Да и что полезного ты, скажешь безотчетно горюющему ребенку, два года пытающемуся привыкнуть к приемной семье с «типа мамой» и «типа братом» и мечтающему отыскать своего настоящего отца?

Однако есть в тексте и неувязки. Несколько запоздало возникающий в сюжете дядя Джамбулат, Артур при первой встрече почему-то не задает вопросов о том, где тот был в последнее время; отец, с которым автор, кажется, просто не придумал, что делать и поэтому в финале написал о его судьбе одним предложением. Непрописанным остался и вымышленный главный враг мальчика — монстр Баха (домашнее имя отца). Вопросы, как ни странно, вызывает и образ Крутого Али, слишком мудрого и опытного, для Альтер эго восьмилетнего мальчика. Но тут, должно быть, сказывается опыт кино 1990-х, все мы знаем Жерара Депардье в роли забавного Богуса в одноименном фильме (режиссера Нормана Джуисона), помогающего семилетнему Альберту и его приемной маме Харриет. Впрочем, все это придирки. Ведь в итоге крутой безымянный воин не просто проживает свое горе, но понимает некоторые основополагающие вещи, благодаря чему на шаг приближается к бессмертию.

Источник

Патриция Уилтшир занята весьма необычным делом: она эколог-криминалист, который вот уже тридцать лет помогает британской полиции раскрывать запутанные преступления. И что самое интересное, делает она это с помощью пыльцы. А ближе к 70 годам она решила описать свои приключения в книге «Как нашли убийцу? Каждое тело оставляет след», недавно изданной на русском языке. Мы уже писали про ее немецкого коллегу, которому в подобных обстоятельствах помогают насекомые (получилось довольно жутко — эксперт в душе оказался идейным наследником экспрессионистов вроде Готфрида Бенна), но в данном случае все иначе: книга совсем не производит тяжелого впечатления, а скорее напоминает эдакий старомодный детектив, действия которого разворачиваются в провинциальном британском городке. И даже если мафиози из триады сжигают труп толстяка в кукурузном поле, сердце местной мисс Марпл не дрогнет: главное — понять, как мир преступности взаимодействует с миром природы. Благодаря стараниям палинолога (так по-научному называется профессия Уилтшир, палинология — буквально «наука о пыли»), свидетелями убийства могут стать клены, ясени, паслен, крыжовник, розы, ромашки, ели, яблони или пшеница.

Говоря более подробно, палинология — наука о пыльце, спорах и всех остальных микроскопических палиноморфах, а также о других частицах, собираемых из воздуха, воды, осадочных пород, некоторых видов почв и растительности. Но как это может помочь в поимке преступника, что из этого можно узнать? Если вы задаетесь таким вопросом, значит вы ничего не слышали про «Принцип обмена Локара» — один из ведущих принципов криминалистики, суть которого сводится к фразе «любой контакт оставляет след», принадлежащей, как считается, родоначальнику криминалистики французу Эдмонду Локару, жившему с 1877-го по 1966 год. Он утверждал, что преступник всегда оставляет на месте преступления что-то, принесенное с собой, и что-то оттуда забирает. И то, и другое можно использовать в качестве так называемых следовых улик — будь то ДНК, отпечатки пальцев, волосы, текстильные волокна или пыльца и споры. Все это и помогает криминалистам установить факт контакта между людьми, предметами и местами, а также иногда определить его временные рамки.

Кстати, в подобных фактах, которыми обильно перемежаются детективные истории, состоит еще одно очевидное достоинство книги — ее широкий охват. Например, Уилтшир между делом сообщает, что Локар в свое время произвел огромное впечатление на самого Артура Конан Дойла, который однажды был у него в гостях в Лионе. Или, скажем, всем известно про отпечатки пальцев, которые преступник порой оставляет на месте преступления, однако мало кто знает, что их удавалось обнаружить даже на доисторических гончарных изделиях. А в древнем Китае и Ассирии отпечатками пальцев владельцы помечали свои глиняные артефакты — впоследствии отпечатки начали ставить и на документах. В целом же дактилоскопический анализ прочно утвердился к концу XIX века: с 1882 года французский антрополог Альфонс Бертильон систематически собирал отпечатки пальцев на карточках в рамках своего научного исследования их различий у людей, а в 1891 году аргентинская полиция начала снимать их у преступников.

И так со всем, чего бы ни касалась автор в своей книге, — она всегда находит, под каким еще любопытным углом посмотреть на проблему. Собственно, в этом и заключается ее работа: буквально по крупицам или, вернее даже, по формам этих крупиц восстановить преступные события и определить место, где спрятан труп или что-то подобное. Так, поговорив с одним из преступников и собрав пыльцу с его одежды, она приходит к следующему выводу:

«Они [крупинки пыльцы] шепчут мне, что он лжет или искажает правду. Это нити, которые, переплетаясь, могут дать разумное объяснение тому, что, где, как произошло и кто в этом участвовал. Моя задача заключается в том, чтобы считать и представить возможные варианты событий совершенного преступления, рассказанные мне пыльцой, грибами, лишайниками и микроорганизмами, попытаться сложить воедино факты, полученные из мира природы».

Дело в том, что у пыльцы каждого вида растений свои особенности, а у растений — свои отношения с почвами. Как отмечает автор, мы и так примерно представляем, где растет то или иное растение (а растет оно вовсе не где попало, как любят утверждать адвокаты). Камыш растет у озера, а одуванчики — на лугу. Понятно. Но ученые вроде Уилтшир смотрят куда глубже:

«...рододендрон не будет расти в известняковом грунте, и многие другие „кальцефобы" (растения, которые держатся подальше от кальция) могут произрастать вместе с ним, образуя одно из хорошо известных растительных сообществ. Ломонос, с другой стороны, является „кальцефилом" и будет расти вместе с другими растениями, либо нуждающимся в кальции, либо как минимум хорошо его переносящими. Таким образом, по обнаруженной на ботинке пыльце рододендрона сразу же можно составить представление о местности, с которой контактировала обувь, и уж точно это даст мне информацию о почве, в которой рос этот куст».

Иными словами, книга позволяет не только немного пощекотать себе нервы и полазить по уэльским захолустьям, но и углубить и расширить свои знания о мире дикой природы (что сделать никогда не поздно). А мир этот удивительный, изысканный и полный загадок. Например, Уилтшир пишет, что у представителей древнего семейства розовых на пыльцевых зернах неизбежно имеются три бороздки и три поры, а поверхность усеяна полосатыми завитками. Узор, присущий одному виду, может появиться и у другого, поэтому сложно сказать наверняка, имеете ли вы дело с черной смородиной, розой или боярышником, хотя эту группу довольно легко отделить от той, которая включает терновник, сливу и вишню, где полосатые завитки выражены более отчетливо. У таких растений, как папоротниковые и их родственники, отличительных признаков больше, чем у мхов, однако меньше, чем у хвойных. В свою очередь, у хвойных их меньше, чем у цветковых растений. И все это еще и убийц ловить помогает.

К слову, автор в первом своем деле не могла поверить в эффективность собственных методов, пока успешно не довела его до конца. Оказалось, что если внимательно проанализировать все данные, взвесить все за и против, посмотреть карты местности, то результат может оказаться ошеломляющим, причем настолько, что для Уилтшир это в целом переворачивает представления о мире:

«Стоя там, под пробивающимися сквозь деревья лучами летнего солнца, среди кустов терна, усыпанных зреющими плодами, я оглянулась назад, посмотрев вдоль лесополосы. Откуда я знала, что это случилось именно здесь? Все просто: больше нигде это произойти попросту не могло. Вся остальная лесополоса была... неподходящей. Она не могла бы дать нужный набор пыльцы, который соответствовал бы найденному в машине. И тогда до меня дошло то, что, пожалуй, я должна была осознать раньше: мир на самом деле гораздо неоднороднее, гораздо разнообразнее, чем я могла себе представить. Из всего края поля тело могло лежать только в одном месте, потому что только там были все те растения, следы которых я обнаружила в лаборатории; только одно место соответствовало картине, которую я держала у себя в голове. Пройди десять метров вдоль лесополосы в любую сторону, и картина изменится. Пыльцевой профиль давал невероятно точную информацию».

Параллельно Уилтшир рассказывает и историю своей жизни. Целая глава книги посвящена ее детству, что также позволяет погрузиться в атмосферу провинциальной Британии 1950-х. Автор рассказывает и о своих предшественниках, которые искали преступников по пыльце еще в 1960-х. Вместе с тем она пишет и о том, как заинтересовалась наукой (любопытно, что произошло это, лишь когда ей исполнилось тридцать) и как наука повлияла на ее жизнь (только положительно — автор наконец смогла найти себя). Поэтому книга может быть интересна тем, кто только собирается посвятить себя ботанике или еще не нашел себя, но боится поменять привычный уклад жизни. Автор как бы утверждает: поменять жизнь никогда не поздно, а порой можно даже стать героиней детективного романа. За остальными подробностями — а также детективными историями, коих Уилтшир приводит великое множество, но мы намеренно не стали их касаться — отсылаем вас непосредственно к книге.

Источник