«Негодяи хотят разрушить наш мир»: откуда берется конспирология.
Статья из группы: "Научпоп"
Чего можно ждать от книги с подзаголовком «конспирологические теории на постсоветском пространстве»?
Лично я ждал в первую очередь трэша из девяностых, со всевозможными «наши ученые ночью немного повернут орбиту Земли», поединками боевых магов из газеты «НЛО» и прочей развеселой клюквой. Но нет. Книга Яблокова не ставит своей задачей обзор и систематизацию всего, что мы знаем о постсоветской конспирологии, и, собственно, не пытается охватить русскую культуру заговора. Кажется, основная идея текста — посмотреть на то, как теории заговора использовались отечественными элитами при определении политической повестки того или иного момента. Поэтому здесь очень мало про пришествие Антихриста, телевизионное зомбирование и Общество плоской Земли — и очень много про события вокруг Крыма, войну и становление авторитарного режима. По сути, это дайджест российской официальной конспирологии, касающейся противопоставления «Россия — Запад», со ссылками на программные статьи и выступления политиков, телепередачи и посты на форумах. От начала эпохи Путина и до наших дней — включая такие знаковые события и процессы, как взрывы домов в Москве, становление «суверенной демократии», выступление Pussy Riot в Храме Христа Спасителя, войны в Чечне, Сирии и Украине, борьбу с «иностранными агентами» и все прочее, о чем говорят в «Вестях недели».
Теории заговора можно найти в любую эпоху существования человечества. Салемские ведьмы, евреи-кровопийцы, рептилоиды, масоны, сатанисты (передающие свои послания с записей The Beatles и Rolling Stones) — выбирайте тайное общество злодеев на свой вкус. В США, пишет Яблоков, серьезные новые страхи заговора возникают примерно раз в десять лет. Буквально сейчас мы живем в эпоху очередного из них — про Билла Гейтса с его чипированием. Впрочем, повторюсь, такой конспирологии книга почти не касается.
Автор вполне справедливо замечает, что почти все теории заговора — о негодяях, которые хотят уничтожить наш уютный мир, наши ценности, души и тела. Россию хотят расчленить на 33 государства, а за каждым оппозиционером стоит кукловод из Госдепа. Кстати, тут бы для контраста пригодился сюжет, опять-таки, из желтой прессы девяностых — о «Белой стреле», крайне позитивной таинственной организации, созданной для борьбы с преступностью в обход закона и коррумпированных правоохранителей.
«Групповая идентичность и позитивное восприятие группы, к которой принадлежишь, также способствуют популярности теорий заговора. Британский социолог Александра Чичока и коллеги демонстрируют, что склонность у членов группы к вере в заговор проявляется в обстоятельствах, когда коллективная идентичность подвергается угрозе. Своего рода самолюбование членов группы, восприятие себя особенными, часто подталкивает их к вере в то, что внутригрупповые проблемы были „срежиссированы" извне неким злонамеренным субъектом».
Парадокс теорий заговора — что ни они, ни «параноидный» склад мышления не отменяют того, что заговоры в самом деле возникают. Но в рамках, условно говоря, «научпоповского» рационального дискурса любое объяснение ситуации с помощью тайной организации или вообще неких подспудных сил уже начинает выглядеть подозрительно. Яблоков описывает несколько извиняющееся типичное начало обсуждения любой теории, похожей на теорию заговора: «Я не конспиролог, но...» Поэтому мы всегда рискуем попасть в ситуацию мальчика с волками: сегодня мы смеемся над философом, рассуждающим о связи компьютерных игр с корпорациями по производству оружия, завтра — над противниками ИНН, а послезавтра нас захватывают инопланетяне с рогами — ну, или протокол к пакту Молотова — Риббентропа оказывается не фейком, а реальностью.
Яблоков, впрочем, не отказывает теориям заговора в легитимности — во всяком случае, именно о таком подходе он заявляет в начале книги. Конспирология — это инструмент объяснения мира, способ интерпретации властных отношений, и дело не только в том, «плох» он, «хорош» или «реалистичен», но и в том, насколько он эффективен и распространен в обществе. Поэтому не стоит приравнивать сторонников конспирологии к маргиналам-параноикам, как это повелось после публикации работ Ричарда Хофстедтера, — напротив, это явление нужно серьезно изучать. Особенно, учитывая то, что конспирология уже стала мейнстримом российской публичной политики.
«Теории заговора могут использоваться не только как инструменты политической борьбы, а их сторонники не всегда страдают психическими расстройствами. Более того, как показывает практика, называть параноиком каждого, кто верит в теории заговора, непродуктивно, поскольку то, во что эти люди верят, часто связано с серьезными социоэкономическими, культурными и политическими проблемами. Не стоит забывать и того, что многие теории заговора эксплуатируют знание о прошлых, реально существовавших тайных договоренностях политиков».
Тем не менее в «Русской теории заговора» очевидно разделение на «своих» и «чужих», и «чужие» тут как раз склонны к политической конспирологии определенного толка и выглядят вполне маргинально — с безумными идеями о плане Даллеса, вопиюще аляпистой пропагандой, базирующейся на фейк-ньюз и беспардонных манипуляциях. Оппозиционной конспирологии отдана всего лишь одна небольшая главка, в которой на конспирологию «либерально-демократическую» приходится, наверное, половина. Так что «Русская теория заговора» это не только исследование, но и публицистическое, и личное высказывание о происходящем в России. До конца очистить понятие «теория заговора» от налета субъективности и инвективности не получается.
Почти весь остальной массив текста — это перечисление персоналий, ответственных за то, что теории заговора стали мейнстримом российской политической жизни, эдакий список теоретиков и практиков конспирологии с краткими биографическими справками на каждого фигуранта. Дугин, Сурков, Стариков, Шевченко, Леонтьев — здесь Яблокову удается добиться несколько странного ощущения, что ты сам находишься внутри теории заговора. При этом автор наблюдает за происходящим откуда-то сверху и, в отличие от многих героев текста, вполне может отличить теорию заговора от реальности и расшифровать скрытые мотивации политических игроков. Получается, Россия на самом деле живет по чьим-то планам и ушлые серые кардиналы вертят наивным народом как захотят.
Кстати, а почему бы и нет? Тогда интересно сделать еще один конспирологический шаг и представить, что сама книга «Русская культура заговора» тоже часть заговора — как и этот текст, в котором она описывается; как и премия, на которую она номинирована.
«Грей продемонстрировал, что эти теории стали важным способом легитимизации политических режимов и способствуют социальному сплочению граждан в периоды, когда общество сталкивается с растущими экономическими и социальными трудностями. То же можно сказать и о России последних 15 лет, однако здесь присутствует одна сугубо российская особенность: местная политическая элита стремится превратить теории заговора в популярный политический инструмент общественной мобилизации в период наибольшего за весь постсоветский период экономического процветания».
Когда и зачем люди стали голыми. О книге Александра Соколова «Странная обезьяна».
Статья из группы: "Научпоп"
В новой книге основателя портала «Антропогенез.ру» и просветительского форума «Ученые против мифов» Александра Соколова нет единственно верного ответа на вопрос, когда и по какой причине у человека исчезла шерсть, а также вы не узнаете из нее истинную причину появления разнообразия цветов кожи у людей. Автор прямо предупреждает об этом уже во введении: темы эволюции волос и пигментации человека «неподвластны прямой проверке». О чем же тогда эта пятисотстраничная книга? О том, что процесс познания зачастую важнее его результата.
Стать голым человеку помогла вошь?
Александр Соколов, известный популяризатор науки, считает, что главное качество ученого и просветителя — это честность. Велик соблазн написать впечатляющую книгу, взяв одну понравившуюся гипотезу и скромно умолчав об остальных, но настоящая наука выглядит совсем по-другому. Это поле идей, которое эволюционирует: «Я специально выбрал для книги два взаимосвязанных сюжета о части здания, которая еще стоит в строительных лесах, потому что мне кажется самым интересным то, как эволюционируют идеи. Конкуренция идей — это кровь науки, без столкновения гипотез научная мысль чахнет. В книге основное внимание будет уделено конкурирующим гипотезам... Чтобы, не дай Дарвин, кто-то в процессе знакомства с этим текстом не вскричал разочарованно: „Ну, и где ваша наука? Опять какие-то гипотезы!", я повторю: наука — это эволюция гипотез, и моя книга в основном про гипотезы».
Чтобы объяснить, как развивалась научная мысль по конкретному вопросу о причине и времени исчезновения шерсти у человека, автор хронологически описывает гипотезы и возражения оппонентов, в том числе известную «одежную» теорию исчезновения шерсти у людей. Действительно, чего выдумывать, если люди отличаются от животных тем, что носят одежду? К чему же им шерсть? Люди изначально жили в саваннах, где днем очень жарко, а ночью холодно, поэтому логично, что такую проблему может решить исчезновение шерсти и появление одежды. Только на голове у нас остались волосы, чтобы защититься от солнца, и на гениталиях — чтобы привлекать партнеров запахом, собирающимся на волосах. А живущие там же обезьяны не лишились шерсти просто потому, что у них не хватило мозгов изобрести одежду. Очень логично.
Но тут Соколов повторяет вопрос ученых, решивших проверить эту гипотезу: что было раньше — появление одежды или исчезновение шерсти? Одним из способов определения времени появления одежды стал генетический анализ человеческой платяной вши, живущей в складках одежды. Выяснилось, что платяные и головные вши являются потомками вшей, которые живут на шимпанзе. Сравнив ДНК этих паразитов со всего мира, исследователи выяснили две вещи:
«Во-первых, африканские паразиты наиболее разнообразны, из чего следовало, что наша вошь, как и мы сами, происходит из Африки. Во-вторых, датирование методом молекулярных часов показало, что последний общий пращур головной и платяной вшей жил примерно 72 000 лет назад! Годом позже авторы чуть удревнили дату — до 107 000 лет. Понимаете, что получается? Чтобы возник и обособился специфический „одежный" паразит, необходимо, чтобы к этому моменту люди уже некоторое время постоянно использовали одежду».
А в 2010 году выяснилось, что, возможно, дело было 170 000 лет назад — в совсем уж древние времена. Параллельные исследования, посвященные появлению одежды, показали, что эта дата колеблется в районе 900 000 лет. Но если взять только ее, то получится, что первыми «оделись» предки европейских неандертальцев — обитатели испанской Гран Долины. «Тогда, согласно „одежной" гипотезе, шерсти должны были лишиться в первую очередь замотанные в шкуры неандертальцы. Каково же им, гладеньким и красивым, было увидеть обезьяноподобных косматых кроманьонцев, когда те вторглись в Европу 50 000 лет назад! Хороший получается сюжет для фантастического фильма», — иронизирует Соколов. Словом, гипотеза не подтверждается.
Но можно зайти и с другой стороны, ведь бывают не только головные и платяные вши, но и лобковые! Лобковая вошь Pthirus pubis досталась нам от горилл. Исследования показали, что эволюционно расхождение лобковой вши человека и вши горилл произошло около 3,32 млн лет назад при весьма пикантных обстоятельствах:
«Это могло случиться только в случае, если какой-то наш предок — австралопитек — повстречал в лесу предка гориллы и вши рода Pthirus перебежали к новому хозяину. Не подумайте плохого, контакт с древней гориллой необязательно был сексуальным. Это могла быть стычка или охота одного на другого. Достаточно даже просто переночевать разок в гнезде, оставленном завшивленной протогориллой, и заполучил наш предок еще один чудесный род нахлебников».
Возможно, в этот момент у наших предков уже не было шерсти, а остались только лобковые волосы, где и поселились эти паразиты. Но, вероятно, все дело в толщине лобковых волос человека, которая отличается от горильей. Британский ученый Робин Уайсс лично проверил толщину и частоту лобковых волос у горилл в зоопарке и выяснил, что они более тонкие и редкие, чем у человека.
«Возможно, человек выделяется такой густой растительностью на лобке именно потому, что остальное тело у нас волос лишено. Эта особенность развилась у людей для визуальной и запаховой сексуальной сигнализации — привлекать взгляды и носы сексуальных партнеров. Когда? Уже после того, как большей части шерсти наши предки лишились. И лишь когда волосы на лобке стали толстыми и густыми, как у гориллы, там смогла уютно себя чувствовать лобковая вошь. Так Робин Уайсс доказывает, что люди стали голыми более 3 млн лет назад. Осталось проверить, правду ли молвил ученый про обезьян. Определение густоты и толщины волос в зоопарке на глаз — не слишком надежное свидетельство», — со скепсисом подмечает Соколов.
Истина неизвестна, но известен путь к ней
Конечно, эта история с открытым финалом, ведь перед нами все же наука, а не фантастический роман. К тому же не во всяком романе найдется такое количество остросюжетных моментов, а их в книге Соколова набирается по крайней мере 28 — по количеству гипотез, которые рассматривает автор. Чего стоит только история реконструкции внешности Денисовского человека или одиозного английского короля-горбуна Ричарда III, который был голубоглазым (с вероятностью 96 %) и светловолосым (с вероятностью 77 %).
В последней главе Соколов предугадывает закономерный вопрос читателя: для чего нам вообще нужно знать, как выглядели древние люди? Ответ на этот вопрос нетривиален: «У методик реконструкции с самого их рождения была, помимо удовлетворения праздного любопытства ученых, очень приземленная функция — криминалистическая экспертиза. Антропологи помогали в установлении личности неопознанных останков — жертв преступлений, катастроф и стихийных бедствий».
И в этом наука уже весьма преуспела: к примеру, сегодня уже разработана единая система ДНК-тестирования HIrisPlex-S, воспользоваться которой может в онлайн-режиме любой желающий — нужен лишь геном. Система безошибочно определяет цвет кожи, волос и глаз, что помогает криминалистам по пятнам крови или слюны определить, как выглядит преступник. Конечно же, Соколов решил воспользоваться этой программой, прогнав через нее геном неандертальца из Денисовской пещеры и древнего Homo sapiens — и оба они, как ни странно, получились темнокожими с карими глазами. Но, к сожалению, рано праздновать громкое открытие, предупреждает автор:
«Прежде чем заявлять во всеуслышание о черных неандертальцах, надо сделать важную оговорку. HIrisPlex-S — методика, предназначенная для тестирования современных людей. Даже в рамках нашего вида эволюция пигментации шла разными путями. А неандертальцы и денисовцы сотни тысяч лет эволюционировали в Евразии независимо от наших предков и вполне могли посветлеть своим особым образом, в результате неких мутаций, нам пока неизвестных. В этом случае методика не сработает, потому что такие уникальные для неандертальцев снипы в калькуляторе HIrisPlex-S отсутствуют. Для выявления специфических мутаций, влияющих на „окраску" древних людей, необходимы более глубокие исследования архаичных геномов».
И снова истина ускользает от нас — возможно, просто потому, что еще не настало ее время. Но мы всегда можем пофантазировать вслед за Соколовым и предположить, что они все же были черные. Тогда получается, что общий предок сапиенсов, денисовцев и неандертальцев был темнокожим брюнетом с карими глазами, а осветление евразийских сапиенсов могло происходить независимо от неандертальцев, если таковые вообще светлели. Важно, приходит к выводу Соколов, разделять факты и догадки, и не менее важно формировать собственную картину мира, основываясь на научных знаниях — это и есть основной принцип его книги.
«Портрет мужчины в красном» — о Прекрасной эпохе в истории Европы (а на самом деле о «Брекзите»)
Статья из группы: "Классика и современная проза"
Описывая жизнь Самуэля Поцци — героя картины Джона Сингера Сарджента, успешного хирурга и любимца высшего света — автор рисует портрет европейской Прекрасной эпохи. И обращает внимание читателя на современный мир, в котором Великобритания оказывается отрезанной от соседей.
Все романы Джулиана Барнса делятся на две большие категории: те, которые на самом деле скорее романы, и те, которые в действительности скорее развернутые эссе. Последняя на сегодня книга писателя «Портрет мужчины в красном» относится ко второй категории: не столько проза в полном смысле слова, сколько сложно устроенный коллаж из документальных фрагментов, художественная ценность в котором рождается из прихотливого и неожиданного их сочетания, а место статичного сюжетного каркаса занимает гибкая и подвижная авторская мысль.
Отправной точкой книги служит, собственно, вынесенная в заглавие картина — портрет работы американского художника Джона Сингера Сарджента, запечатлевший молодого (и, по словам Алисы, принцессы Монако, «отвратительно красивого») французского хирурга по имени Самуэль Поцци. Увидев картину в 2015 году на выставке, Барнс заинтересовался судьбой изображенного на ней мужчины, и результатом этого интереса стала небольшая книга, которую сегодня может подержать в руках в том числе и российский читатель.
Самуэль Поцци, выходец из буржуазной семьи осевших во Франции итальянских протестантов, был фигурой яркой даже по меркам своего исключительно щедрого на яркие фигуры времени (Поцци родился в 1846-м и погиб в 1918-м, так что годы его расцвета пришлись на знаменитую belle epoque — золотой век в первую очередь французской, но и всей европейской культуры в целом). Красавец, вольнодумец и переводчик Дарвина (именно он впервые познакомил французского читателя с работой «Выражение эмоций у людей и животных»), любовник, а после ближайший друг несравненной Сары Бернар, друг и собеседник едва ли не всех парижских селебрити, Поцци в то же время оставался одним из крупнейших хирургов своего времени, основоположником гинекологии, а главное — подлинным революционером в вопросах асептики и антисептики. Именно это сочетание кропотливой, будничной работы врача в большой государственной больнице с сопричастностью ослепительной светской жизни Парижа рубежа веков делает Поцци идеальным для Барнса героем — колоритным и самодостаточным, но в то же время способным обеспечить отличную «точку входа» в свою эпоху.
Честно говоря, эта вторая роль героя «Портрета мужчины в красном» по большей части оказывается для автора заметно важнее и интереснее первой. Бесконечные ветвящиеся тропки, в разные стороны разбегающиеся от фигуры Поцци, увлекают Барнса куда сильнее, чем сложные отношения «доктора Бога» (так звала героя, спасшего ее от огромной безобразной кисты, благодарная Сара Бернар) с женой или подробности единственного поединка, в котором тому довелось участвовать на правах дуэлянта, а не медика.
Вот Поцци едет «на шоппинг», как мы бы сказали сегодня, в Лондон в составе «странного трио» — вместе с ним, выходцем из среднего класса, да к тому же гетеросексуалом, в британскую столицу отправляются его влиятельные друзья, двое блестящих аристократов, эстетов и гомосексуалов — князь де Полиньяк и граф де Монтескью. Граф де Монтескью — персона примечательная в первую очередь тем, что именно с него французский писатель-декадент Жорис-Карл Гюисманс списал своего герцога дез Эссента — героя романа «Наоборот», образцового пресыщенного денди-развратника, который, в свою очередь, вдохновил на многие безумства Оскара Уайлда и стал (belle epoque относилась к литературе с преувеличенной серьезностью) косвенной причиной вынесенного Уайлду на суде обвинительного приговора. Что же до Полиньяка, то, стремясь улучшить свое пошатнувшееся благосостояние, он женится на наследнице знаменитой империи Зингер, которая — ужасно кстати — тоже склонна к гомоэротизму, а заодно разделяет культурные пристрастия супруга, так что вопреки всем прогнозам их брак оказывается на редкость гармоничным и счастливым. Полиньяки создают модный салон, в котором бывает вся европейская элита — от Вагнера до Ротшильдов и от Редона до Прокофьева.
Иногда — как в приведенном выше примере — мы еще способны восстановить ход рассуждений автора, ведущий нас от Поцци к Прокофьеву. Иногда это оказывается затруднительно: многие герои и обстоятельства возникают на страницах «Портрета мужчины в красном» в силу каких-то неочевидных ассоциаций, возникающих в голове у Джулиана Барнса и обозначенных на поверхности текста в лучшем случае прерывистым пунктиром. Однако главная идея считывается, в общем, без труда: в несколько упрощенном виде она сводится к завораживающей связи всего со всем в Европе конца XIX — начала XX века. Англичане, немцы, итальянцы, французы, вполне открыто недолюбливая друг друга и язвительно друг над другом подшучивая, многому друг у друга учатся (так, именно у великого шотландского хирурга Листера француз Поцци перенимает новый способ накладывать швы), английское и французское искусство подпитывают друг друга, и в целом европейская культура предстает континуумом — разнообразным, в высшей степени пестрым, не сказать, чтобы идеально дружным, и в то же время совершенно определенно единым, целостным и гармоничным.
В принципе, тот же прием — показать культуру как универсальную грибницу, пронизывающую и объединяющую самые на первый взгляд далекие друг от друга области, мы уже наблюдали в лучшем, пожалуй, Барнсовом романе-эссе «Попугай Флобера». Однако в «Попугае» точкой пересечения всех нитей служил сам Гюстав Флобер — подлинный любимец Барнса, что обеспечивало книге куда большую композиционную целостность и стройность. При всем своем обаянии и харизме Самуэль Поцци очевидно не способен пробудить в сердце автора любовь сопоставимой силы, поэтому «Портрет мужчины в красном» в значительной степени остается романом без центра: сотканная Барнсом сеть не прогибается под тяжестью главного героя, силовое поле вокруг него не наливается волнующим напряжением и не искрит.
Однако этому свойству (назвать его недостатком будет все же не вполне корректно) «Портрета» есть объяснение, практически полностью лежащее, впрочем, за пределами самого текста — если не считать коротенького авторского заключения, служащего своеобразным ключом к роману. И объяснение это укладывается в одно мучительное для каждого английского интеллектуала слово — «Брекзит». Доктор Поцци, патриот и космополит, любил говорить, что «шовинизм — одна из форм невежества», и, по версии Барнса, именно торжество шовинизма (а вместе с ним и вопиющего невежества) переживает сейчас Британия, искусственно отторгнутая от общеевропейских ценностей. И в этом контексте напоминание о том, как богат, сложен и прекрасен может быть мир, пребывающий в плодотворном и деятельном симбиозе — таком, как в беспокойные и блистательные времена belle epoque, становится вещью более важной, чем гармоничная стройность романной структуры. И в этом качестве — как встревоженное напоминание и попытка представить обнадеживающий пример от противного — «Портрет мужчины в красном» работает если не безупречно, то во всяком случае вполне эффективно.
Никлас Натт-о-Даг. 1794.
Статья из группы: "Детективы и триллеры"
Главное, что хочет знать читатель о продолжении полюбившегося ему детективного романа, это сумел ли автор удержать единожды взятую высоту. Пожалуй, новый роман шведа Никласа Натт-о-Дага (пока он вышел лишь в аудио-версии, а бумажную и электронные книги обещают к концу лета) точнее всего описывается следующей формулировкой: сильные стороны автора стали еще сильнее, а слабые, увы, еще слабее. Иными словами, если два года назад вы были очарованы антуражем кровавого и волнующего «1793» и ради этого готовы были простить ему некоторые сюжетные огрехи, то в этот раз прощать вам придется еще больше — зато и удовольствие от погружения в мрачную, зловещую и антигигиеничную атмосферу Стокгольма конца XVIII века станет еще острее. Более того, на сей раз к ужасам, язвам и зловонию, собственно, материковой Швеции добавятся еще более выпуклые и впечатляющие ужасы Швеции колониальной: часть действия романа разворачивается на Сен-Бартельми, недолговечной шведской колонии в Карибском море, ставшей в описываемую эпоху центром мировой работорговли.
К несчастью, центральная интрига романа — едва ли не самое слабое его место: злодей будет предъявлен читателю практически в самом начале, его мотивация окажется разочаровывающе тривиальной, а многообещающие на первый взгляд ответвления сюжета — политический заговор и коварные происки могущественного тайного общества — так и останутся пустышками. Впрочем, определенное напряжение обеспечит совсем другая линия, связанная с темной тайной, которую баюкает в душе Эмиль Винге — вот за ней следить будет по-настоящему интересно, а ее развязка, если не вовсе неожиданная, то по крайней мере очень эффектная, вполне способна вознаградить читателя за блеклый и неполный финал основного сюжета.
К. Дж. Сэнсом. Горбун лорда Кромвеля.
Статья из группы: "Детективы и триллеры"
Несмотря на "низкую" жанровую принадлежность, «Горбун лорда Кромвеля» — первая часть классического цикла, написанного историком Кристофером Сэнсомом и после долгого перерыва вновь выходящего на русском — несет на себе вполне выраженный отсвет настоящей серьезной словесности. Его героев никак не назовешь плоскими и одномерными, интригу — линейной и механистичной, а любовно воссозданный автором антураж Англии времен короля Генриха VIII порой оказывается едва ли не интереснее собственно детективного расследования.
Религиозные реформы короля Генриха и его ближайшего соратника, лорда Томаса Кромвеля (лучше всего этот персонаж знаком нам по романам двукратной букеровской лауреатки Хилари Мантел) вызывают понятное недовольство среди старого духовенства и значительной части паствы. Король стремится уничтожить монастыри и заполучить их имущество, однако боится прибегать к грубой силе: его задача — добиться добровольного упразднения обителей. Именно с этой целью — надавить на аббата и вынудить того распустить братию — в один из процветающих монастырей юга Англии приезжает королевский эмиссар, заносчивый и самолюбивый Робин Синглтон, стремящийся любой ценой доказать, что в монастыре творятся разного рода непотребства и его необходимо закрыть. Однако всего через несколько дней Синглтона находят в монастырской кухне обезглавленным. Хуже того — осквернению подверглась церковь: на алтаре кто-то отслужил черную мессу и зарезал петуха, а из ризницы пропала главная святыня монастыря — заключенные в драгоценный золотой ларец мощи Раскаявшегося Вора, распятого некогда вместе с Христом.
В кратчайшие сроки поймать убийцу, вернуть сокровища, а заодно добиться цели, которой не удалось достичь Синглтону, должен Мэтью Шардлейк — приближенный лорда Кромвеля, горбун, адвокат, интеллектуал и гуманист, равно чуждый крайностям папизма и беспощадной суровости новой протестантской веры. Вместе со своим юным помощником Шардлейк приезжает в монастырь Святого Доната, и самим фактом своего появления запускает цепочку событий в равной мере пугающих и таинственных.
Череда убийств, происходящих в монастырских стенах, да еще и на фоне ожесточенной религиозной полемики, следователь и его юный пылкий помощник — все это очевидным образом указывает на преемственность по отношению к «Имени Розы» Умберто Эко. Сэнсом и сам отдает себе отчет в этой связи, остроумно ее обнажая и деконструируя: так, в одном из эпизодов монах-библиотекарь показывает Шардлейку вторую часть «Поэтики» Аристотеля, посвященную комедии (ту самую, вокруг которой выстроен весь роман Эко), однако тут же уточняет, что перед ними, разумеется, подделка XI века. И тем не менее, сравнивать «Горбуна лорда Кромвеля» с «Именем Розы» некорректно: в отличие от Эко, превратившего свой роман в грандиозный постмодернисткий эксперимент, Сэнсом четко, намеренно и рефлексивно удерживается в границах жанра. И если несущая ось детективного сюжета у него иногда и кренится под грузом психологических, культурных и исторических подробностей, крен этот ни в какой момент не становится катастрофическим.
Люси Фоли. Охотничий дом.
Статья из группы: "Детективы и триллеры"
Компания старых друзей-однокурсников, уединенный дом у озера в заповедной шотландской глуши, Новогодняя вечеринка, алкоголь, наркотики, еще алкоголь, снежная буря, многолетней выдержки взаимные счеты и обиды, грязные тайны, обманутое доверие — и итогом всего, разумеется, становится труп со следами насильственной смерти.
«Охотничий дом» начинается в точности как «Кто не спрятался» Яны Вагнер, однако в той точке, где Вагнер сворачивает в сторону тонкой и нервной психологической прозы, Фоли выбирает тропинку понакатанней и выруливает к образцовому герметичному детективу. Ограниченный круг подозреваемых (время от времени автор пугает героев, а вместе с ними и читателя намеками на скрывающегося по соседству маньяка, но делает это не слишком убедительно), занесенные снегом дороги, исключающие возможность коммуникации с внешним миром, сумрачный, исполненный скрытого драматизма шотландский пейзаж.
Пожалуй, единственное, что сущностно отличает «Охотничий дом» от совсем уж классических образцов подобного жанра вроде «Мышеловки» Агаты Кристи, — это отсутствие на месте преступления мудрого всезнающего сыщика: покуда полицейские вертолеты безуспешно пытаются прорваться сквозь пургу, гостям и обитателям поместья придется самостоятельно искать разгадку произошедшего. Если же говорить о форме, то к типовой детективной структуре, сфокусированной на поиске убийцы, Люси Фоли добавляет небольшой, но значимый нюанс: почти полностью выстроив повествование на флешбэках, на протяжении двух третей книги она ухитряется держать читателя в неведении относительно имени и даже пола жертвы (последнее явно далось переводчику не без труда — русские глагольные формы очевидным образом препятствуют поддержанию такого рода неопределенности). Иными словами, к привычной загадке «кто убил» добавляется еще одна — чье же изувеченное тело лежит в чулане, накрытое простыней.
Назвать «Охотничий дом» хорошей литературой будет, пожалуй, некоторым преувеличением: слишком уж он для этого схематичен и механистичен. Каждый из героев — будь то «красивая стерва из высшего общества», «гей-интеллектуал», «серая мышь на побегушках» или «брутальный лесничий с травматичным прошлым» — легко сводится к набору функциональных штампов, позволяющих точно локализовать персонажа внутри сюжетной конструкции, но полностью исключающих что-либо похожее на эмпатию. Что же до собственно детективной интриги, то выстроена она, спору нет, ловко, но без тех изгибов и очаровательных заусенцев, которые позволяют привнести в жанровый по своей природе текст элементы чего-то большего. Скорее, о романе Люси Фоли стоит думать как об очень качественной вещи, сделанной мастерски, с глубоким пониманием детективного канона и его вариаций, но главное — с искренним и неподдельным уважением к читателю. По нынешним временам уже неплохо.
«Гимны» Николая Кононова
Статья из группы: "Классика и современная проза"
Поэт, прозаик и эссеист Николай Кононов — наверное, единственный в современной русской литературе автор, всерьез пишущий большие модернистские романы или, по крайней мере, выстраивающий по-настоящему интенсивные отношения с этим жанром. Единственный, для кого обобщенный Пруст-Манн-Белый — не портрет в галерее достойных мертвецов, а родная тень, взывающая к письму и вызываемая им. Собственно, все его книги (в том числе великолепный «Фланер», наверное, лучший русский роман 2010-х) — спиритические ритуалы, вызов призраков — призраков собственной и общей истории, призраков сюжета и призраков стиля — блестяще несовременного письма, напоминающего манерно-пугающее привидение какой-нибудь бабушки (а бабушка — один из любимых кононовских героев). В каждой из этих книг призраки мерцают, обретают плоть, а потом ускользают, так что роман рассыпается в руках как подарок тени.
Показное изящество стиля подразумевает красоту декорации. Во всех кононовских романах вместо нее — убожество провинциального советского юга. Перебравшись из Саратова в Ленинград в середине 1980-х, Кононов стал абсолютно петербургским автором, но покинутый родной город остался почвой, темной изнанкой, из которой вырастают почти все его тексты — дионисийским секретом внутри аполлонической гармонии. В «Гимнах» это чувствуется особенно ясно.
Время действия здесь, насколько можно понять по немногочисленным указателям, конец 1950-х и 1960-е. Однако оттепель ощущается глубоким застоем — полупустым временем, по которому небольшими пятнами размазаны поблекшие следы большой истории. Микрокосма героев она едва касается.
Рассказчик — мальчик, потом — подросток, потом — молодой человек, учитель физики в вечерней школе. Его окружает сонм эксцентричных персонажей. Нелепо любимые бабушка и дедушка. Друзья семьи — бывший политзэк, манерный псевдоинтеллектуал Софинский и экс-прокурорша, кондовая проповедница советской культуры Еленевская. Старая дева с абсурдным именем Электрифисия, скорбящая по якобы погибшему на войне бабушкиному родственнику. Обитающая в соседней комнате малолетняя проститутка, почти животное существо Нинька. Первый любовник и идеал рассказчика — учитель математики Влад, его заместитель — несусветный морячок Валера. Всех их связывает причудливая сеть трагикомических, отчаянно эротизированных и тщетных отношений. У этих связей нет будущего, а есть только прошлое, пожирающее само себя и ведущее всех (кроме героя) к могиле. Связывают их еще две вещи. Во-первых, луна — неизменный свидетель, участник и вдохновитель бредового томления. Во-вторых — гомеопатия, в которую отчего-то истово верят все персонажи. Яд, становящийся снадобьем, облегчающий боль, но не отвращающий гибель,— метафора воспоминания, ключевая для всей книги.
Связного сюжета здесь почти нет. Есть серия сцен — всполохов-воспоминаний, раскатывающихся как часто поминаемые гомеопатические шарики. При трезвом расчете сцен этих хватило бы на рассказ или на небольшую повесть. Но о трезвости здесь речь не идет. «Гимны» — книга принципиально избыточная. Каждое предложение тонет в сравнениях, теряется, захлебывается самим собой. Эпизоды неконтролируемо наплывают друг на друга, повествование растекается в эротическом мареве, движется вперед и назад в конвульсиях, события и слова повторяются как наваждение. Наслаждение пишущего от процесса письма становится настолько нестерпимым, что превращается в муку.
«Гимны» — текст почти порнографический. Не потому, что там много подробностей сексуальной механики (хотя их там и правда много, больше, чем во всех прошлых кононовских романах). Скорее — из-за особой позиции рассказчика. Это позиция томительного одиночества. Прошлое возбуждает, но не приносит удовлетворения — в том числе интеллектуального или морального. Оно не открывает никаких секретов, не дает объяснений. Оказывается чем-то вроде экрана с образами, к которым вспоминающий, сколько ни тереби он свою память, в конечном счете непричастен.
Поэтому прошлое вызывает столько же злости, сколько и нежности, оно раздражает. Акт воспоминания вызывает призраков для новой страсти, чтобы одновременно расправиться с ними, попытаться окончательно изгнать в небытие. Однако ни соединение с тенью, ни убийство ее невозможны, поэтому процесс любовной войны с памятью бесконечен, и роман обрывается как жизнь — в почти случайном месте.
Встречайте смесь "Голодных игр" и "Рассказа служанки"
Статья из группы: "Антиутопия"
В уединенном округе Гарнер действуют свои порядки: женщины тут товар, который помечают сразу при рождении клеймом на стопу. До 16 лет девочка живет еще более-менее свободно, это ребенок. Да, туда не ходи, то не говори, но в целом терпимо.
В 16 лет все девушки резко становятся опасными - в них вселяется волшебство: все мужчины типа как хотят их, женщины сходят с ума от ревности. Ведь эти юные девы могут любого мужчину окрутить на раз-два.
Поэтому девушек 16ти лет отправляют в глухомань без нормальных условий для проживания на год - избавиться от волшебства.
Если в округе за забором все под защитой, то в глухомани девушек защищает только хлипкий забор. Там они сами по себе и ждут опасности от зверей, призраков, беззаконников.
Беззаконники проживают в округе Гарнер за забором. Если девушка не вернулась с года благодати и ее тело не нашли, младших сестер отправляют за забор. При наступлении месячных они начинают зарабатывать одним способом, понимаете каким. Именно добропорядочные мужчины округа сбегают за забор за непотребством. Ведь жена должна только "ноги врозь, руки по швам, очи к Богу".
Если за забором рождается ребенок, девочка будет опять понятно кем, а мальчик - беззаконником, который охотится на девушек года благодати. За каждую убитую добропорядочные мужи дают золото. Больше убитых - больше золота, семья живет лучше.
Тем не менее, просто так беззаконники не перелазят за забор в становье к девушкам, ведь там же волшебство! Они ждут...
Главная героиня боится этого года, пытается узнать, что её ждёт. Но женщины не любят говорить об этом времени. Что они скрывают? Кого на самом деле стоит бояться? Зверей, мужчин или своих подруг по заточению?
Жуткое общество, где мужчины творят, что хотят. Но при этом и многие женщины получают удовольствие, когда над другими женщинами издеваются. Но грядут перемены. Маленькими шажками и действиями женщины начинают восставать. Некоторые мужчины их поддерживают.
Один вопрос: как при убийстве стольких девушек и женщин в этом обществе женщин все равно в 2-3 раза больше?)))
Не умереть в Венеции: вышла в свет книга Дмитрия Бавильского об Италии
Статья из группы: "Вокруг света"
В своем травелоге известный писатель и культуролог по-новому рассказывает о тридцати пяти итальянских городах и даже о Венеции, о которой, кажется, всем известно все.
Никто, побывав в Италии, не избежал мысли о том, что во многих здешних домах не надо вешать на стену картины - достаточно открыть окна. В книге Дмитрия Бавильского «Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах» мысль эта тоже встречается.
«Внизу, где обрыв как отрыв и закат занялся, расстилается такая панорама (она ж тут повсюду — стоит только к краю городской стены подойти, и будет тебе и Брейгель, и Перуджино, и Рафаэль с Леонардо), что, кажется, в ней живет какой-то совсем уж горний мир», - пишет он об Орвьето.
Вообще, всегда испытываешь опаску и уважение по отношению к автору, взявшемуся писать об Италии. Ну что еще не написано, что можно добавить нового? Впрочем, Дмитрий Бавильский за поверхностной новизной не гонится - гораздо важнее для него уловить то, что мелькает в сознании путешественника, когда он смотрит на здания и пейзажи, которые представлял по книгам и картинам, и «два образа — заочный, предумышленный и непосредственно данный в ощущениях — начинают спорить меж собой». Которая Италия правильная - та, что возникала в чистоте воображения при чтении Павла Муратова, или та, что раздражает путаницей автобусных маршрутов, необходимостью разбираться в бытовых особенностях путешествия, которые так же невозможно игнорировать, как красоту мозаик Равенны, в которых чувствуется «с одной стороны, какая-то бессодержательная древность, укутанная самой что ни на есть «мглой веков», с другой — идеальная свежесть и яркость словно бы вчера законченных монументальных панно»? И что важнее записать - свои сиюминутные впечатления или последующие размышления об увиденном?
Кажется, автор нашел для себя способ, который позволил ему не свести травелог к описанию вокзальных касс (как купить билеты в Римини, объяснено в подробностях - вплоть до указания, что автомат не возвращает деньги и не дает сдачи) и не превратить его в абстрактное описание церквей и музеев, для которого вообще-то не обязательно куда-либо ездить - все уже и так на всех языках описано и отснято. «Моя главная самоназначенная тема — особенности восприятия современного человека, цепляющегося за всевозможные неочевидности», - пишет он. Вместо дорожного блокнота, в котором записи делаются мгновенно и неприглаженно, автор использует Твиттер, который «позволяет делать непосредственное и при этом формально законченное высказывание». За твитами идет череда «вечерних и более развернутых записей, сохраняющих непосредственность, и затем, наконец, самых поздних рефлексий, записанных постфактум, уже после возвращения». Многослойность повествования позволяет Дмитрию Бавильскому «справиться» даже с Венецией, становясь одним из повествовательных инструментов, которые предохраняют от банальностей.
Однако слово «инструмент» не должно создавать ложную иллюзию, будто достаточно повторить эту схему - а автор вовсе ее не таит, - и читатель пройдет по Фундамента Нуова как первопроходец. Возможность первооткрывательства - не в схеме, а в личности, и книга «Желание быть городом» демонстрирует это более чем наглядно. Дмитрий Бавильский - тот спутник, с которым путешествие имеет смысл, поскольку содержательность местности вступает в резонанс с содержательностью автора.
Дэниэл Кахелин «Светлая книга»: писательский путь к свету
Статья из группы: "Фэнтези"
Не каждый молодой писать может похвастать добрыми словами от известных писателей — Сергея Лукьяненко, Дмитрий Быкова и Людмилы Улицкой — на обложке собственной книги. И даже известный художник Никаса Сафронова сообщает, что «Дэн, несмотря на свой юный возраст, - писатель, уже признанный мэтрами нашей современной литературы». Сам Дэниэл Кахелин говорит, что в этом нет ничего необычного — с Никасом знакомы родители, до остальных «больших дядь и теть» достучался в социальных сетях. Просто «набрался наглости и написал». А они на удивление — ответили. С Быковым же Кахелин и вовсе умудрился поработать над коллективным романом «Финал».
В итоге - тот самый случай, когда слова на обложке не притянуты за уши. И хотя Дэна можно покритиковать за косяки, свойственные молодым авторам, типа сверхкоротких глав, больше напоминающих отдельные сцены. Или за обилие излишних уточнений, как в приведенной выше цитате Сафронова. И даже за недостаточное раскрытие психологической мотивации персонажей. Но факт остается фактом — упорства и настойчивости Кахелину не занимать. А с таким подходом, когда неизвестный автор способен с легкостью обратить внимание «могучей кучки» мэтров, все остальное - навыки профессиональной редактуры и психоанализа архетипов персонажей - со временем приложатся.
Сама же история молодого ученика паладина, который постепенно осознает предназначение - проста и универсальна. Со времен «Властелина Колец» в мире фэнтези сотни тысяч авторов расписали тему избранности под всеми, какие только можно, ракурсами. В большей степени, думается, Дэн Кахелин писал про себя - путь в мир литературы, который для каждого автора таит опасности (разбойники, вампиры и прочая нечисть легко перекладывается в качестве аналогии на участников издательского бизнеса). Но Дэн, как и паладин, добром проложит дорогу к следующим книгам. Тем более, это уже третья часть трилогии. Предыдущие две - «Сказ о наемнике, ведьме и драконе» и «Темная книга: магическая разведка» - издавались в аудиоформате. Так что для Кахелина «Светлая книга» может стать в прямом смысле слова «светлой», проторив дорогу во тьме предыдущим, да и последующим, надеюсь, тоже.
